Жиган - Зверев Сергей Иванович. Страница 6

Лечащий врач, лейтенант медицинской службы, сказал Константину, что выздоровление идет успешно и скоро его переведут в другое место. Нетрудно было догадаться, что этим местом станет тюрьма.

Панфилов не ошибся. За ним приехал автозак-«блондинка». Двое конвойных, не слишком обращая внимания на бинты и гипс, тычками в спину затолкали Константина в фургон. Ему пришлось молча снести это унижение, но в памяти осталась еще одна зарубка.

Стоял ясный морозный день. Через маленькое зарешеченное окошко был виден кусочек ослепительно голубого неба, утыканного острыми верхушками елей. Дивный русский лес…

На горячем песке афганской пустыни Дашти-Марго, на мертвых камнях Гиндукуша лес с чистой речкой и мягкой травой на опушке мог только присниться. Это была несбыточная мечта, растворявшаяся в вечности и пространстве. Кстати, и небо там было другое…

Часа через полтора приехали. Панфилов услышал, как снаружи раздался скрип открывающихся стальных ворот, донеслись чьи-то голоса. Еще минута движения – и машина остановилась.

– На выход, – скомандовал один из конвойных.

«Только бы в спину прикладом не толкал, – подумал Константин. – Ребра еще как следует не зажили».

Вслух он ничего не сказал. Спустился вниз следом за конвоиром и зажмурился от яркого солнца, бившего прямо в глаза.

Эх, хорошо сейчас на воле. Снежок поскрипывает под ногами. На рыбалочку бы сейчас. Одеться потеплее, просверлить лунку во льду, забросить снасти, достать пузыpек и хоpошенько согреться изнутри.

Страсть к рыбалке он питал еще с детства. Есть рыбаки, которым зимний промысел не в кайф – холодно, мол, задницу поддувает. Это потому, что они на своей шкуре не испытали, насколько изнурительна летняя жара. У нас слишком мягкое, а то и прохладное лето…

Его размышления прервал грубый оклик и толчок в спину.

– Шевелись!

Константин вошел в невысокое двухэтажное здание, даже не успев разглядеть, что написано на табличке у входа. Но по остро шибанувшему в нос запаху в узком полутемном коридоре сразу же понял, что его привезли в больницу. Все же лучше, чем камера следственного изолятора.

После прохождения некоторых формальностей, связанных с переездом, Константину выдали застиранную, горчичного цвета пижаму («Какие тут, к черту, пижамы?» – мелькнула странная мысль), потом препроводили в палату.

Здесь было не так просторно, как в медсанчасти милицейского полка. В комнатушке размером четыре на четыре метра стояло восемь кроватей, и все они были заняты больными.

Один, с перевязанным горлом, глухо покашливал в кулак. Еще несколько человек лежали, с головой накрывшись одеялами. Трое сидели возле угловой кровати. Вид у них был вовсе не болезненный.

Когда в палату ввели новичка, те, кто не спал, обратили на него изучающие взгляды. Константину досталась продавленная кровать у самого входа.

Сопровождавшая Панфилова медсестра застелила постель свежим чистым бельем и показала на рассохшуюся потрескавшуюся тумбочку.

– Сюда можете складывать свои вещи, – сказала она тусклым бесцветным голосом.

Константин пожал плечами.

– Нет у меня никаких вещей.

Это не произвело на сестру никакого впечатления. Закончив с Панфиловым, она бросила короткий взгляд на троицу, собравшуюся в углу, и осуждающе покачала головой.

– Опять в карты играете.

– Какие карты, сестра? – по-блатному нараспев произнес один из них, самый крепкий на вид, и нагло улыбнулся. – У нас все путем, лечимся.

– Ну-ну…

После того как сестра вышла, Константин уселся на кровать, сунув под спину тощую подушку.

В углу тут же появились карты.

– Кто раздает? – глухо спросил один из игроков.

– А? Сирота.

– Ты перед этим слил, ты и сдавай, Кисель, – ответил тот, который минуту назад разговаривал с медсестрой. – Нет, погоди, у нас тут свежий есть. Может, он сыграет? Слышь, кореш, в буру перекинемся?

– Благодарю, – спокойно ответил Панфилов, – не обучен.

– Херня, – махнул рукой Сирота, – научишься. Главное – начать.

– Потом, в другой раз, – твердо сказал Константин.

– Ты че, брусок, брезгуешь? – с неожиданной злостью произнес Сирота.

– Не заводись ты, – успокоил его Кисель, – бери стиры, я уже сдал.

Сирота неохотно взял карты, метнув уничтожающий взгляд на Константина – мол, еще разберемся.

Несмотря на то что на улице стоял мороз, здесь, в палате, было тепло и даже душновато. Больничные ароматы смешивались с запахом немытых тел и еще чем-то, создавая тот неповторимый стойкий аромат, который, однажды узнав, невозможно забыть до конца жизни.

Блатные в углу принялись увлеченно играть в карты, казалось, совершенно позабыв о новеньком.

– Моя взятка, – доносились крики из угла.

– Что ты гонишь?

– Моя, говорю.

– А ну покажь, покажь.

– Во, бля буду.

– Ладно, бери.

Сидеть было неудобно, и спустя минуту Константин лег на спину. Глядя в серый с грязными разводами потолок, он старался гнать от себя тяжелые мысли.

Больной на соседней кровати зашевелился, и из-под одеяла высунулась растрепанная голова. Мужичок лет сорока сонно заморгал, протер ладонью глаза. Приглядевшись к Панфилову, он негромко спросил:

– Свежий?

– Что? – не расслышал Константин.

– Новичок, говорю?

– Угу.

– По чем бегаешь?

– Не понял.

– За что взяли?

– Так, ни за что.

Мужичок хитровато улыбнулся.

– Так только кошки родятся. Если сюда попал, значит, за дело.

Константин не испытывал никакого желания выворачивать душу наизнанку. Но сосед почему-то вызывал у него доверие, и Панфилов коротко сказал:

– Тачку угнал.

– Это хорошо, – одобрительно сказал мужичок, чем вызвал немалое удивление собеседника.

– Что ж хорошего? – спросил Панфилов, все так же мрачно глядя в потолок.

– Многому тебе еще учиться надо, – сунув руку под голову, сказал сосед. – Понятий не знаешь. Косяков можешь напороть столько, что… – Он многозначительно чмокнул губами.

– А ты за меня не волнуйся.

– Так ведь мораль христианская не позволяет.

– Ты что – поп? – с недоверием произнес Константин.

– До священника, к сожалению, я не доучился, – вполне серьезно сказал сосед, – нагрешил. А так можно сказать, что поп.

Константин не сдержал любопытства и повернулся, чтобы посмотреть на странного соседа.

– Что, не ожидал такое услышать в тюрьме?

Константин снова отвернулся.

Мужичок ничуть не смутился.

– Погоняла у тебя есть? То бишь кличка?

Почему-то всплыли в памяти кликухи «шестерок» Пантелея: Хлыст, Чалдон, Борисик.

– Константином меня зовут, фамилия моя Панфилов.

– Нету, значит, – понимающе сказал мужичок. – Ничего, получишь прописку, окрестят тебя как надо. Раз окунулся в кичиван, привыкай. Здесь свой закон.

– Я уже прописан, – без всякой задней мысли сказал Панфилов.

– Про штамп в своей ксиве можешь забыть, это здесь никого не волнует. Сам-то откуда?

– Из Запрудного.

– А, можно сказать – местный. Но от этого тебе легче не станет. Тут, в серпуховском СИЗО, можно даже из Магадана пацанов встретить.

«Почему Серпухов? – подумал Константин. – Хотя… хрен их разберет, этих ментов». Вслух он спросил другое:

– Ты сам-то кто такой?

– Скокарь я, квартирный вор значит. А погоняла моя Архип.

Архип выпростал из-под одеяла руку и всей пятерней почесал макушку. Наружная сторона ладони и предплечья вора были синими от татуировок.

– К следаку еще не ходил?

– К следователю, что ли?

– Ну.

– Не ходил.

– Давно тебя замели?

– А твое какое дело?

– Значит, давно, – уверенно сказал Архип. – Странно как-то. Вообще-то у них все как на конвейере. Ничего, скоро со своим следаком познакомишься. Мой тебе совет – не покупайся на понтяры. Они всегда начинают с дешевых наездов. Мол, засадим тебя на кичиван до гробовой доски, мать родную не увидишь. Или, наоборот, – чистосердечное признание смягчает вину. Это значит – наплетешь восьмерин, пожалеем. Туфта все это, никого они не жалеют. Им бы только по плану отчитаться.