Жестокость и воля - Зверев Сергей Иванович. Страница 57

— Элита? — скептически хмыкнул Елизаров. — Кем я только не был, но вот элитой еще не приходилось.

— Да-да, а что вы думаете? — у Крючкова явно разыгралось самолюбие. — Вы посмотрите, кто нами управляет. Шваль, отбросы, люди, не имеющие элементарных познаний. Они сели в мягкие кресла казенных кабинетов и думают, что это дает им право называться избранной частью общества. Элитой должны стать мы — подготовленные, компетентные, опытные и жесткие, не страдающие от избытка лишних сантиментов. Раньше нам не хватало возможностей для того, чтобы реализовать себя. А сейчас нужно пользоваться каждым шансом. Эта форточка, в которую повеяло ветром свободы, может очень быстро захлопнуться. Фигурально выражаясь, еще день-два — и быдло снова начнут прижимать к ногтю. Если мы с вами не сможем сделать резкий рывок наверх, то нам не суждено…

Хмуро подняв голову, Елизаров прервал высокопарные глупости шефа службы безопасности:

— Чего вы от меня хотите?

— Я хочу, чтобы вы поняли и осознали — нам надо двигаться дальше, нет возможности топтаться на месте и оглядываться по сторонам. Перешагните через свои сомнения. Вы мне нужны.

— Как исполнитель?

За этим невинно прозвучавшим словом даже Крючков почувствовал истинный смысл сказанного.

— Вы хотите сказать, что я загребаю жар чужими руками? — голос Крючкова приобрел металлические нотки. — Напрасно вы думаете, что я ничего не понимаю. Долгие годы службы в Комитете меня многому научили. — Внезапно его голос стал мягким, проникновенным и чуточку ласковым. — Я понимаю ваши сомнения, Михаил Константинович. Вам действительно нужно принять очень важное и ответственное решение. Не буду вас торопить.

Да, Крючков многому научился за долгие годы работы в Пятом главном управлении КГБ: так искусно менять интонации своего голоса умеет только следователь, которому нужно уломать неразумного молодого диссидента и заставить его подписать бумагу с чистосердечным признанием своей вины, глубоким и искренним раскаянием, просьбами о снисхождении случайно оступившемуся, а также с гневными проклятиями в адрес презренных растлителей юных душ.

Но Елизаров, прошедший огонь и воду, совсем не походил на подследственного.

— Если вы хотите что-то делать, Виктор Иннокентьевич, делайте, — бесстрастно сказал он. — Я пока подожду. Пусть все идет само собой. Мне хватает забот и без этого. У нас скоро очередная поставка. Надеюсь, вы об этом помните?

— Помню.

— Есть некоторая новая информация.

— Я вас слушаю, — подчеркнуто официально сказал Крючков, положив руки на стол.

Пепельницу с еще дымящимся окурком он отодвинул в сторону.

— Относительно нашей мелкой накладки или крупной неудачи, если вам так хочется, — дело со свидетелями сдвинулось с мертвой точки. Долгушин нейтрализован. Лейтенант Стрельцов из областного ГАИ для нас больше никакой опасности не представляет. Остался последний. Это некий Панфилов, проживающий в подмосковном городе Запрудный. Председатель кооператива «Радуга».

— Но ведь все наши операции проходят через Запрудный.

— Именно.

— Немедленно убрать! — гневно воскликнул Крючков. — Только этого нам не хватало. Поставить под удар всю нашу деятельность из-за какого-то кооператора…

— Вчера мои люди сделали такую попытку, но, к сожалению, она не увенчалась успехом. Думаю, проблема с этим свидетелем разрешится в ближайшее время.

— Я надеюсь на вас, Михаил Константинович. Нам теперь ни в коем случае нельзя подводить партнеров. Вы знаете, что в некоторых северокавказских республиках, в частности Чечено-Ингушетии, где зреют сепаратистские настроения, афганцы зондируют почву о размещении более мощных лабораторий, чем наша?

— Я слышал об этом.

— Это очень реально и опасно для нас.

— Вот видите, — устало сказал Елизаров. — А вы хотите, чтобы я бросил с таким трудом отлаженное дело и занялся сомнительными прожектами.

Крючков, нахмурившись, промолчал.

— Есть еще одна небольшая проблема с Запрудным. Нашему человеку очень мешает председатель местного отделения Фонда бывших воинов-афганцев. Я думаю, этот вопрос тоже надо закрыть.

— Это как-то связано с нашими операциями?

— Не знаю, но вполне возможно.

— Разберитесь на свое усмотрение.

— Тогда у меня все.

Елизаров встал из-за стола.

— Вы плохо выглядите, товарищ Елизаров, вам нужно отдохнуть. Возьмите отпуск.

— На том свете отдохнем.

Глава 25

— Можно, Владимир Андреевич? — в кабинет Мокроусова заглянула секретарша.

Главный врач Центра протезирования и реабилитации стоял, склонившись над своим старомодным дубовым столом, и с озабоченным видом перебирал бумаги.

— Я занят, — раздраженно бросил он.

— Я знаю, Владимир Андреевич. Но дело в том, что… — девушка замялась и, обернувшись, выразительно посмотрела через плечо. — К вам пришли.

— Ну и что? Пусть подождут, я пока не принимаю.

Он выглядел очень недовольным.

— Товарищ из милиции.

— Что? Какая милиция?

— Он говорит, что из уголовного розыска. Следователь. Занимается делом нашего э… Никиты Григорьевича.

— Ах, вон оно что? Так бы сразу и сказали.

В кабинет вошел невысокий коренастый мужчина с широким, крупной лепки лицом, короткой стрижкой, в темно-сером довольно непрезентабельном костюме и туфлях явно не из магазина знаменитой швейцарской фирмы «Балли».

Недовольство на лице Мокроусова мгновенно сменилось маской радушия и гостеприимства.

Позабыв о своих бумагах и занятости, он шагнул навстречу гостю и протянул ему руку.

— Здравствуйте, товарищ…

— Борисов, — представился вошедший.

— Позвольте узнать ваше звание, — с чувством пожимая руку следователю, спросил Мокроусов.

— Капитан.

— Пожалуйста, товарищ капитан. Проходите, садитесь. Я к вашим услугам. Милочка, сделай для нас кофе, будь так добра.

Милицейский капитан с любопытством осмотрел кабинет главврача, сел в предложенное ему кресло, расстегнул пиджак на груди.

Мокроусов бросил на следователя взгляд, в котором, кроме внимания и почтения, присутствовала и некоторая доля снисходительности. Ведь самому Владимиру Андреевичу и в страшном сне не могло присниться, чтобы он когда-нибудь надел костюмчик от объединения «Большевичка» и туфли какой-нибудь обувной фабрики номер один.

— Я по поводу вашего сотрудника Долгушина, — кашлянул посетитель.

На лице Мокроусова тут же появилось выражение скорби.

— Да-да, понимаю. Для нас всех это такая утрата. А что бы вы хотели узнать от меня?

— Вы же были его, так сказать, начальник. Некоторые факты биографии…

— Вы можете обратиться в наш отдел кадров, — сказал Мокроусов, поправляя на переносице очки в тонкой золотой оправе. — Там вам предоставят исчерпывающую информацию.

— Это все, конечно, будет сделано официальным путем, — сказал капитан Борисов.

Он выглядел несколько смущенным, что обычно не свойственно представителям его профессии.

— Видите ли, Владимир э…

— Андреевич.

— Видите ли, Владимир Андреевич, анкетные данные, конечно, полезны для общего ознакомления, составления, так сказать, приблизительного портрета потерпевшего…

В кабинет вошла секретарша, держа руке поднос с кофейными чашками и блюдцами.

Судя по всему, следователь, навестивший Мокроусова, никогда прежде настоящего китайского фарфора в руках не держал. И потому не мог оценить по достоинству ни изящества форм, ни красоты рисунка.

Зато длинные и стройные ноги секретарши он проводил долгим и выразительным взглядом.

«Что ж, вполне определенный типаж, — подумал Мокроусов, мгновенно определив тактику собственного поведения. — Милицейский служака с весьма ограниченным воображением».

Следователь сделал два глотка кофе и отставил чашку в сторону.

— Вы уже, наверное, в курсе того, что произошло с вашим сотрудником Долгушиным?

— В общих чертах, — Мокроусов развел руками. — Занятость. Вы знаете, очень много текущих дел. У меня ведь больные, операции, почти двести человек персонала. Я буду вам очень признателен, если вы посвятите меня во все подробности. Там, где не хватает фактов, приходится довольствоваться в основном слухами.