Ночи Калигулы. Падение в бездну - Звонок-Сантандер Ирина. Страница 48

XLVIII

Сенаторы, извещённые гонцом, встречали его на пристани.

— Славься, цезарь! — приветствовал Калигулу Гай Кассий Лонгин. — Твоё отсутствие обеспокоило нас.

— Не лги, — усмехнулся Калигула с нескрываемой злобой. — Вы обрадовались бы, не вернись я вообще!

Лонгин тонко улыбнулся, пряча истинные мысли. Ему хотелось нахально заявить императору: «Ты прав». Но сенатор благоразумно сдержался. В Калигуле было нечто пугающее: взгляд и повадки хищного тигра. Эти качества присутствовали и прежде. Раньше Гай напоминал тигрёнка, лишь изредка, играючись, показывающего когти. Теперь он оскалил клыки, готовясь рвать и трепать добычу. Лонгин почувствовал, как по спине ползают воображаемые мурашки. Добычей на этот раз может стать он сам. Почему бы и нет — после Макрона и Тиберия Гемелла?!

— Мы приготовили для тебя носилки, Гай Цезарь, — Лонгин отступил в сторону, гостеприимным жестом указывая на носильщиков.

— Нет! — заупрямился император. — Я въеду в Рим на коне.

Лонгин передёрнул плечами. Калигула выглядел ужасно: грязный, небритый, с торчащими дыбом, давно немытыми волосами. Если он хочет показаться народу в таком виде — его дело!

Улицы Рима — узки и многолюдны. Во избежание несчастных случаев Сенат давно издал указ, запрещающий в дневное время проезжать по городу верхом или в повозке на колёсах. Исключение делается лишь для полководцев-триумфаторов. «И для тех, кто облечён верховной властью!» — злорадно добавил Гай. Калигула уже проехал по Риму верхом на Инцитате. Теперь он решил совершать это почаще.

Около дворца императора поджидал дядя Клавдий. Он потерянно жался у мраморных колонн, время от времени провожая взглядом торговцев сладостями. Калигула спрыгнул с лошади и поднялся по широкой лестнице, перепрыгивая через две-три ступени. Клавдий подался навстречу племяннику.

— Гай! — испуганно пролепетал он, разглядывая грязного, щетинистого, измученного императора. — Где… где ты был?

Калигула пренебрежительно оттолкнул его. Клавдий случайно загородил проход широкой, почти квадратной фигурой. Войдя в атриум, Гай обернулся. Задал Клавдию вопрос, мучивший его все эти дни:

— Кто зажёг погребальный костёр Друзиллы?

— Я, Гай Цезарь! Вместе с Марком Лепидом, — ответил Клавдий и вытер толстым пальцем набежавшую слезу. — Ты покинул Рим. Я оказался ближайшим родственником, присутствующим на похоронах.

Калигула побледнел до мертвенной серости под слоем грязи. Закрыв глаза, он видел умиротворённое лицо Друзиллы в окружении огня. Две тёмные фигуры с факелами в руках застыли по сторонам: толстый, тучный Клавдий и худой Марк Лепид.

Гай с ненавистью оглядел дядю и вызывающе толкнул его в грудь, словно мальчишка, ищущий драки с ровесником. Хотел оскорбить Клавдия, уязвить его обидными словами. Но, открыв рот, захлебнулся. Не придумали ещё слов, способных выразить боль, скорбь и обиду, которые охватили Калигулу. Помолчав немного, он раздражённо махнул рукой и ушёл в глубь дворца. Плечи, прикрытые лохмотьями чужого плаща, сгорбились.

Клавдий проводил его взглядом: «Неужели моя судьба — бояться всех, даже родного племянника?» Горько вздохнув, он отправился на Форум, догонять торговца сладостями и порыться в этрусских свитках, выложенных на продажу в многочисленных портиках.

Гай блуждал по дворцовым переходам, не разбирая дороги. Он не удивился и не испугался, когда, делая очередной поворот, наткнулся на тёмную фигуру.

— Ирод Агриппа! — узнал Гай человека, отделившегося от стены и направившегося к нему.

— Да, цезарь. Это я, — ответил Агриппа с едва уловимым акцентом. Знатный иудей поклонился императору с восточной грацией.

— Что ты здесь делаешь?

— Жду тебя, Гай Цезарь.

Чёрные глаза Агриппы блестели, как камешки, смазанные оливковым маслом. Невозможно добраться до глубины взгляда и прочитать по глазам мысли иудея. Левой рукой он поглаживал расчёсанную бородку.

— Чего ты хочешь? — безжизненным голосом спросил Калигула. И подумал равнодушно: «Денег, конечно! Дам ему тысячу сестерциев и пусть убирается! Я хочу быть один!»

— Гай Цезарь, я собственными глазами видел погребальный костёр благородной Друзиллы, — печально вздыхая, прошептал Агриппа.

Губы Калигулы искривились в болезненной гримасе. Заметив, как дрогнуло лицо императора, иудей заговорил быстрее. Старался не оставить императору времени для гнева. Слова наскакивали одно на другое, проглатывались окончания, заметнее чувствовался акцент. Относительно чистая латынь Агриппы стала едва разборчивой, словно он покинул родную Иудею не более полугода назад.

— Костёр Друзиллы был украшен розами и ветками кипариса, — торопливо описывал он. — Ручки носилок украшала резная слоновая кость. Агриппина и Ливилла бросили в огонь покрывала, вышитые золотом. К небу поднимался светло-серый, цвета жемчуга, дым. Я различил в дыму воздушную, но хорошо заметную фигуру Друзиллы. Она вознеслась к небесам!

— Это правда? — Калигула жадно вцепился в расшитый восточными узорами халат Агриппы. — Ты видел её?

— Да, Гай Цезарь! — подтвердил иудей.

— Она стала богиней! — прослезился Гай.

Ирод Агриппа потупил хитрый взгляд. Не видел он Друзиллу, летящую к небу! Иудей вообще не верил ни в римские обычаи, ни в римских богов. Его Бог, имени которого никто не знает, был ревнив и не признавал существования других богов. Агриппа мог совершить мерзость: съесть в угоду императору кусок недозволенной свинины или войти в храм Юпитера. Но — без веры в ложных идолов и с должной опаской на своего Бога.

— Идём со мной! — Гай лихорадочно потащил Агриппу к своим покоям.

Войдя к себе, он достал из ларца с драгоценностями два перстня: с изумрудом и рубином.

— Возьми, — приговаривал он, надевая драгоценности на смуглые пальцы Агриппы. — Расскажи мне, как выглядела Друзилла.

— Она напоминала Диану-охотницу. Её лицо сияло подобно луне, — он вдохновенно придумывал новые подробности. Калигула верил. Присев около Агриппы, он жадно наблюдал, как шевелятся губы рассказчика. Ловил каждое слово иудея, упивался им, заучивал наизусть. И ежеминутно вкладывал в жадные руки Агриппы новое украшение.

XLIX

Опочивальня Друзиллы манила его, как мясо в капкане приманивает хищного зверя. Гай кругами бродил по дворцу, снова и снова возвращаясь к знакомой до боли двери. Он боялся войти в опочивальню, увидеть вещи, принадлежавшие Друзилле, и присесть на ложе, которое он делил с ней. Войти в опочивальню покойницы значило пережить её смерть ещё раз.

И все-таки он вошёл. Толкнул дверь и замер на пороге. В опочивальне слабо пахло хвоей. В жаровне тлели сосновые ветки. Их жгли, чтобы изгнать запах мертветчины. На столике в беспорядке валялись потускневшие драгоценности. Золото темнеет, когда его некому носить.

Стройная женщина стояла у окна. Калигула потянулся к ней, приняв за Друзиллу. И сразу же опустил руки, вспомнив, что она умерла. Да и женщина была слишком высока; почти на голову выше возлюбленной сестры.

Тяжело ступая, Калигула подошёл к женщине, схватил её за узкие плечи и рывком повернул к себе. Она не противилась. Цезония ежедневно приходила в опочивальню Друзиллы и ждала Калигулу. Знала, что вернувшись в Рим, он непременно придёт сюда. Незачем Цезонии бесцельно бродить по дворцу, надеясь на случайную встречу.

— Гай Цезарь, я разделяю твою боль, — притворно вздохнула она, глядя на императора сквозь полуопущенные ресницы.

Калигула хотел получше рассмотреть лицо Цезонии. Потянул её голову вниз, хватая за волосы, собранные на затылке. Закусив губу, матрона едва сдержала болезненный стон. На глазах заблестели слезы.

— Ты плачешь? — сразу подобрел Калигула. — Ты и впрямь любила Друзиллу?

Цезония молча кивнула.

Гай отошёл от Цезонии. Повалился на ложе, уткнулся лицом в подушку и завыл, как волк, потерявший волчицу. Подушка пахла благовониями Друзиллы. Длинный рыжий волос зацепился за золотое шитьё. Цезония прилегла рядом с Калигулой, ласково погладила дрожащие плечи. Потёрлась грудью о худую спину, хладнокровно размышляя: «Страдающий мужчина нуждается в утешении».