Ночи Калигулы. Падение в бездну - Звонок-Сантандер Ирина. Страница 71

LXV

Ночью Цезония достала свой ларец из потаённого места. Поставила его на ложе перед Калигулой, обнажённым и утомлённым любовью. Не с Цезонией, нет! Она ещё не оправилась после родов. Заботясь об удовольствии Гая, она впустила в его опочивальню рабыню, выбранную и осмотренную её самой. Цезония терпеливо ждала за дверью, прислушиваясь к возне. Уловила громкие стоны наслаждения, выждала, когда все затихнет, и вошла в опочивальню, великолепным тоном велев рабыне убираться прочь.

— Этот яд вызывает долгую и мучительную смерть… — говорила она, вытаскивая из ларца склянки и зачарованно разглядывая их при мягком свете пламени в жаровне. — Этот — мгновенную и безболезненную…

Гай с любопытством рылся в ларце, поддаваясь очарованию приглушённого голоса Цезонии.

— Подай мне чернила и тростниковое перо, — попросил он. — Я запишу на внутренней стороне крышки имена тех, кто выпьет отраву.

Цезония отошла к столику за чернилами.

— И папирус! — крикнул вдогонку Калигула. — Я составлю ещё один список: тех, кто умрёт от меча.

Высунув язык, подобно старательному ученику, Гай составлял страшные списки. Первый назывался «Меч». Имена тех, кого ждёт казнь, стояли там. Второй получил заглавие «Отрава». В верхней строчке третьего красовалось слово «Нож». Сенаторы и всадники, попавшие в этот список, получат приказ вскрыть вены.

Окончив работу, Гай аккуратно разложил списки на постели.

— Закрой глаза, — велел он Цезонии.

Она послушно зажмурилась.

— Не подглядывая, укажи на любое имя.

Цезония, не открывая глаз, ткнула пальцем в один из списков.

— Тит Аррунций! — прочёл Гай имя, указанное матроной. И вздохнул с наигранной печалью: — Завтра он умрёт!

— Любопытная игра! — заметила Цезония, падая на ложе рядом с Калигулой и обнимая его за шею. — Лучше, чем в кости: никогда не проиграешь!

— Мы будем часто играть так, выбирая жертву на следующий день, — заверил Калигула. — Состояние казнённого отойдёт в государственную казну.

— Значит, нужно начать с наиболее богатых!

Цезония потянулась к серебрянному зеркалу, лежащему на столике у ложа. Погляделась, кокетливо поправляя локон у виска, полюбовалась серьгами. И печально вздохнула, заметив у глаз первые морщины:

— Я старею! Ты знаешь, Гай, сколько мне лет? Я старше тебя. Мне уже исполнилось тридцать.

Калигула игриво потянулся к ней и заглянул в зеркало из-за её плеча.

— Разница между нами — три года. Это немного! — рассмеялся он.

— Много! — Цезония с лёгким раздражением отбросила зеркало. — В мире, где сорокалетние мужчины женятся на пятнадцатилетних девушках, это очень много!

— Я люблю тебя, — неожиданно проговорил Гай и удивился собственному признанию. — Да, люблю! — взвесив собственные чувства, подтвердил он. — Мне безразлично: стара ты или молода. Мы понимаем друг друга, это важно!

— И я люблю тебя, — умилилась она.

Калигула спрыгнул с ложа и отошёл к окну. Выглянул наружу, стараясь разглядеть луну сквозь полупрозрачную слюду. Он любит Цезонию! Не так сильно, до безумия, как любил Друзиллу. Но все-таки, любит.

«Это удивительно! — думал он. — За что мне любить Цезонию? Разве любовь её запретна, как любовь кровной родственницы, супруги брата, весталки или, на худой конец, чужой жены? До сих пор меня манили женщины, недозволенные мне. Особенно Друзилла. И вдруг: Цезония, на которой я женат и любить которую обязывает меня закон! Из одного чувства противоречия я должен был бы тяготиться ею!»

Он вернулся к Цезонии, обнял её и вгляделся внимательно в узкое лицо, некрасивое, но обладающее странной привлекательностью. Она приоткрыла губы в ожидании поцелуя.

— За что я люблю тебя? — удивлённо спросил Калигула.

— Не знаю, — кокетливо улыбнулась она.

— Знаешь, но не говоришь, — возразил Гай. Он грубо схватил Цезонию за шею, сжал пальцы, заставив женщину захлебнуться страхом. — Я велю пытать тебя, чтобы заставить признаться: почему я так тебя люблю!

Цезония, задыхаясь, подумала о гибели Друзиллы и о приворотном зелье. «Неужели Гай узнал?» — растерянно подумала она и безвольно обмякла в его руках. Калигула отпустил её так же неожиданно, как и начал душить.

Цезония испуганно смотрела на него, ощупывая шею. Гай влюблённо улыбался. Он ни о чем не догадывался. Он пошутил глупо и жестоко, как всегда привык шутить. Его любовь, как и его ненависть, приносила мучения.

LXVI

В последующие месяцы Рим захлебнулся кровью.

Гай казнил многих из двух высших сословий: сенаторского и всаднического. Он изощрялся в выдумке: одних велел бросать со скалы, других — перепилить пилой, третьих — скормить диким зверям, четвёртых — забить до смерти железными цепями. Он звал отцов полюбоваться на казнь сыновей, и принуждал детей убивать родителей.

Порою он прощал приговорённых к смерти, но даже прощение было ужасным. Патриции, удостоенные прощения, получали клеймо на лоб или лишались языка. Гай велел сделать клетки высотой в половину человеческого роста. Он наказывал сенаторов и всадников, не угодивших ему, заставляя их проводить недели в этих клетках, стоя на четвереньках.

Обедая и ужиная, он часто звал палача. Гости пили и закусывали, глядя на пытки и казни. Вместо былых изысканных блюд Гай часто угощал их падалью и протухшей рыбой. Приглашённые подавляли отвращение и преувеличенно нахваливали еду, чтобы не попасть в клетку или под топор.

Ворам он велел отрезать руки, вешать их на шею и водить по римским улицам до тех пор, пока они не истекут кровью. Поэта, сочинившего двусмысленную песенку о нем, Калигула велел сжечь живьём. А ведь как радовался прежде, распевая песенки о покойном Тиберии!

Сенат заметно поредел. Кого-то казнили по обвинению подлинному или ложному. Кто-то получил в угощение отравленное лакомство.

Имущество казнённых шло в императорскую казну. Но ошибались те, которые полагали: жадность императора — причина казней. Гая жгла неудовлетворённа месть!

Бессонными ночами он перечитывал доносы, написанные Тиберию. Запоминал имена тех, кто, ради собственной безопасности, клеветал на семью Гая — несчастную мать, умершую в изгнании, и старших братьев. Доносы эти Калигула пообещал сжечь в начале правления. Но не сжёг.

Вспомнив о матери, Гай решил отплыть на Пандатерию, забрать урну с её прахом и установить её в родовой усыпальнице Юлиев. В день, предназначенный к отплытию, на море разыгралась непогода. Калигула поднялся на палубу биремы и отдал приказ отчалить. Буря не пугала его. Он верил, что так докажет покойной сыновнюю любовь. Но больше всего Гай верил в собственную божественную неуязвимость. Несколько сенаторов должны были сопровождать его в плавании. Испугавшись непогоды и ссылаясь на морскую болезнь, они предпочли остаться на берегу. Вернувшись из плавания, Калигула прошипел сквозь зубы: «Трусы и предатели!» И велел им перезать себе горло бритвой. В числе сенаторов был Марк Юний Силан, весёлый кудрявый толстяк, отец первой жены Гая.

Император свирепствовал против знати, а плебс по-прежнему любил его. Гонения на патрициев находили в народе живой отзыв. А какие роскошные зрелища устраивал Гай Цезарь! Какие шествия, какие гладиаторские бои! Беднякам раздавался бесплатный хлеб и мелкие подарки: мужчинам — нарядные тоги, женщинам и детям — красные повязки. К любимому народом празднику Сатурналий он распорядился добавить два лишних дня. Ну как не любить такого императора?!

Не из-за казней и убийств плебеи возненавидели Калигулу. Наоборот: народ ставил в заслугу императору то, что преступность в Риме резко пошла на убыль. Кому охота попасть в тюрьму, а затем — на обед хищным животным?

Плебс возмутился из-за зрелищ. Пресытившись обычными гладиаторскими боями, Гай решил подшутить. Велел вывести на арену полудохлых тварей, хромых и покрытых болячками, и гладиторов, дряхлых и покалеченных. Калигула откровенно потешался, прислушиваясь к возмущённому гулу зрителей, лишённых любимого зрелища. А римляне втихомолку злились на императора, издевающегося над вековой традицией.