Сармат. Смерть поправший - Звягинцев Александр Григорьевич. Страница 27

Бесшумно падали с ветел узкие, как рыбки-уклейки, золотые листья и кружились в кровавом шлейфе, поднимающемся с речного дна. И Савелову вдруг показалось, что тот черный северный крест, раскручиваясь в речном омуте, вдруг становится золотым. Ему хотелось, чтобы пучина быстрее поглотила его, но крест продолжал, с методичностью заезженной пластинки, кружиться по краям воронки.

«Тот мой крест уплыл в Ледовитый океан, куда уплывет этот? — с тоской думал Савелов. — Где начато и конец этой реки, в какое море уносит она своих утопленников?»

В чувство Савелова привел прогрохотавший по шоссе грузовик.

«Хватит наматывать на кулак сопли! — разозлился он. — Янки вором пробрался на твою среднерусскую равнину и убил ты его в бою. Это был тот самый случай, когда выбора у тебя не было...»

От вида крови, поднимаемой течением из глубины, Савелова передернуло. Он отвернулся и опрометью бросился на мост. Схватив пальто, поспешил за баранку «Волги», и та сразу сорвалась с места.

Через километра два от моста трасса круто уходила на бугор. На самом его верху Савелов остановился и снова огляделся — в обе стороны до самого горизонта дорога была по-прежнему пустынна.

— Теперь быстрее дранг нах Москау! — лязгая зубами от сковывающего холода, скомандовал он себе.

Километров через десять попалась деревня с подслеповатыми домами под соломенными крышами, заросшая бузиной и древними ветлами. На ее узких проулках гоготали стаи гусей, уток и индеек, а на площадках колхозных мастерских заспанные механизаторы в промасленных телогрейках готовили трактора к осенней вспашке зяби. По обочине шоссе, беззлобно матерясь и щелкая кнутом, пастух гнал на выпас стадо. Согнав коров с обочины, чтобы дать проехать «Волге», он приподнял мятую кепчонку и приветливо улыбнулся Савелову щербатым ртом.

— Здоровьичка, человек хороший!.. Зорька, Зорька, туды тебя растуды, куды в чужой огород, как в колхозный клуб прешься!

Шкодливая пегая корова, смешно подбрасывая зад, выскочила откуда-то сбоку и заплясала прямо перед «Волгой», пока пастуший кнут не заставил ее свернуть на обочину.

«Живут люди! — с завистью подумал Савелов. — Свое святое место на земле знают... Живут, как исстари жили, и нет им дела до хитроумно-могильных игр циничных политиков и их развращенных лакеев, таких как ты, Савелов...»

За деревней он ощутил, что онемевшие от холода руки, скованные мокрой одеждой, отказываются держать баранку, а ноги не чувствуют педали управления. «Разобьюсь, — подумал Савелов. — Надо от греха свернуть в первый же проселок и добраться до какого-нибудь леска, чтобы просушить одежду».

Дым костра поднимался вертикально вверх, к голым веткам берез, и в их переплетении смешивался с наползающим из лесной чащобы туманом. Трещали сучья, исходила паром развешенная над костром мокрая одежда. Завернувшись по горло в пальто, Савелов отрешенно смотрел на огонь. Если бы кто-то из знакомых сейчас увидел, то не узнал бы его — у костра сейчас сидел не самоуверенный, полный жизненных сил подполковник Савелов, а горбатился заросший седой щетиной старик с провалившимися в глазницы воспаленными глазами.

Но вот Савелов вскинулся, будто бы кого-то увидел, и, лязгая зубами, хрипло спросил:

— Ты опять явился, Сармат?

— Не зови, тогда не буду являться к тебе ни наяву, ни в твоих снах, — ответил тот, и Савелов удивился, что был Сарматов почему-то в одежде, изодранной на гиндукушских скалистых отрогах, и при полном боевом снаряжении.

— Я не звал...

— Не обманывай себя.

— Неужели ты живой?..

— Спроси об этом у своей жены...

— Она не знает.

— Знает... Мы с ней одной крови...

— Твои портреты, написанные ею, — лишь ее фантомная память...

— Не лукавь, ты же знаешь, что это не так...

— Знаю... Объясни мне, Сармат: после того, что сегодня произошло в реке, как мне теперь не бояться самого себя!

— Не я властен над твоими страхами и совестью...

— Совесть, как говорят умные философы, это — химера и не более того...

— Коли она для тебя — химера, значит, Савелов, говорить мне с тобой не о чем, — решительно поднялся Сарматов и, привычно закинув за плечо «Калашников», направился к затянутой туманом чащобе, не оставляя на заблестевшей от первых лучей солнца росной траве следов.

— Подожди, командир!.. Подожди!!! — боясь, что он сейчас исчезнет, громко закричал Савелов. — Где мне искать тебя?

Сарматов остановился и показал рукой на небо, по которому, между подсвеченных низким солнцем розовых облаков, с тоскливыми криками плыли к югу дикие гуси.

— Там, куда улетают на зиму дикие гуси? — догадался Савелов и хотел еще спросить его о чем-то, но Сарматова уже поглотил туман, растворил в белоствольно-золотой кипени осенних берез.

Савелов проводил взглядом улетающих птиц и надолго застыл, глядя отрешенно в огонь костра. Очнулся он, когда солнце уже поднялось над чащобой. Натянув на себя кое-как просохшую одежду, он сразу бросился за руль машины. И снова его серая «Волга» пошла на бешеной скорости наматывать на колеса бесконечные русские версты, пока не замелькали за ее окном московские пригороды. Но прежде чем въехать в город, Савелов еще раз поменял у машины номерные знаки. Трое парней из невзрачного бежевого «жигуля», припаркованного у чахлых кустов пыльного сквера, не сводили глаз с обшарпанного жилого дома постройки начала века. Через некоторое время они увидели, как к одному из подъездов этого дома подкатила черная «Волга». Из нее вышли два человека и внимательно осмотрелись по сторонам, заглянули в оба подъезда дома и только после этого сделали отмашку в сторону машины. Генерал Толмачев неторопливо вышел из нее и проследовал в один из подъездов.

— "...Все смешалось в доме Облонских!" — выключая видеокамеру, вздохнул в бежевом «жигуленке» один из парней. — Своих генералов пасем, как когда-то прыщавую фарцу пасли.

— Ныне та фарца в хозяева жизни выбилась! Бизнесмены-кооператоры, мать их, доллары лопатами гребут!.. — скрипнул зубами второй парень. — А мы как были топтунами, так и остались. Пивка бы щас, да в кармане блоха на аркане.

— Времена не выбирают, — меланхолично изрек его сосед. — Дадут команду «фас» — за пару дней всю эту сволочь передушим.

В подъезде дома генерала Толмачева встретили двое молодых людей, отменную офицерскую выправку которых не могли скрыть штатские костюмы. Они провели генерала на третий этаж и показали на облезлую дверь.

— Здесь.

— Гость, говорите, оклемался малость? — кивнул на дверь Толмачев.

— Оклемался, — утвердительно кивнул один из них.

— Но когда появился на явке, лица на нем не было, — вставил другой. — Мы вначале даже не узнали его — за два дня состарился лет на двадцать.

Раздевшись в прихожей, Толмачев проследовал в комнату.

— Товарищ генерал, разрешите доложить... — шагнул к нему не совсем скинувший с себя сон Савелов.

— Ну и видок у тебя, Вадим, краше в гроб кладут, — остановил его Толмачев и, прикрыв за собой дверь в прихожую, махнул рукой: — Ладно тянуться, как салажонок!.. Присядем вот тут рядком и поговорим о твоих делах ладком.

— О наших делах, — уточнил Савелов.

— О наших, наших, — согласился Толмачев.

Один из парней в бежевых «Жигулях», пощелкав тумблерами на панели усилителя, со злостью сорвал с головы наушники. Из них несся лишь беспорядочный треск.

— Сделали они нас, как пацанов!.. Защиту от прослушки поставили, козлы!

— А ты ждал, что они валенки сибирские? — вновь меланхолично пожал плечами парень за рулем. — Там народ ушлый, по заграницам тертый-протертый. Это у нас одни старперы сидят.

— Не получим прослушку — шеф, как два пальца об асфальт, раком на ковре поставит, — обреченно уронил радист.

— Похоже, не успеет! — покачал головой меланхолик и показал на две «Волги», вынырнувшие из переулка.

— Давай назад в переулок! — заорал радист. — Рвем когти!