Сармат. Смерть поправший - Звягинцев Александр Григорьевич. Страница 31

— Игорь совершил преступление против государства? — сжавшись в комок, спросила она, ошеломленная его словами. — Ответь же, Вадим!

Савелов зло усмехнулся.

— Его преступление в том, что он родился на век позже... В наше подлое время его архаичные понятия об офицерской чести и долге перед Отечеством, вкупе с его казачьей доблестью, некоторым генералам от сохи могут помешать спрятать концы в воду, то есть помешают скрыть обстоятельства, связанные с гибелью нашей спецгруппы по их вине. Несмотря на то, что афганская война закончилась, начальство боится, что он выставит их в истинном обличье. Надеюсь, Маргоша, что ты примешь всерьез мою информацию и не сделаешь непоправимых для вас троих поступков.

— Спасибо, Вадим, за совет. — Рита повернула к нему полыхнувшее жаром лицо. — Во всяком случае, я не использую его тебе во вред.

— Что ж... — криво улыбнулся Савелов. — Коли так, прости меня за все. «За все, в чем был и не был виноват». Как умел, так и любил... Всегда буду помнить Пла-тошку и тебя. Не поминайте и вы меня лихом...

— Ночь же за окном, Вадим, — сказала она сквозь слезы. — Куда ты теперь?

— Долг, — усмехнулся он и добавил с горечью: — Знать бы только — перед прошлым или перед будущим Отечеством мой долг...

— Ты сообщишь, куда тебе писать, звонить?..

Не ответив, он поцеловал ее руку и, подхватив чемодан, четким шагом направился к выходу. Но, прежде чем закрыть за собой дверь, будто подводя черту под их совместной жизнью, он оставил в прихожей свои ключи от квартиры. После его ухода Рита машинально погасила в столовой свет и, не отдавая себе отчета, распахнула балконную дверь. Под балконом, заливая переулок мертвенно-синим светом, раскачивался под ветром уличный фонарь. Разбойный ветер бросил прямо ей под ноги охапку мокрых кленовых листьев. Скоро со двора донесся звук заработавшего мотора. Когда красные габаритные огни серой «Волги», мигнув в последний раз, скрылись в переулке, Рита, зажав ладонью рвущийся из горла крик, упала на пол, на буро-коричневые разводы из мокрых кленовых листьев, и зашлась в рыданиях...

Летели навстречу серой «Волге» московские улицы, пустынные площади и переулки. Бешеной скоростью Савелов пытался успокоить себя, но это плохо у него получалось. «Вот и все!.. — с горечью думал он, — Прав тот поэт, который написал: „...Разве в этом кто-то виноват, что с деревьев листья улетели...“ Листья улетели... Господи, не помню имени того поэта, но он прав. Повторилась в мире неизбежность...»

Сквозь ритмичную маету щеток, смахивающих с лобового стекла капли дождя и мокрые листья, вдруг снова возникло перед ним лицо Сарматова.

— Опять ты! — со злостью крикнул Савелов. — Сегодня я не звал тебя!

— Я пришел без твоего зова.

— Не верит она, что тебя больше нет...

— А ты сам веришь в то, Савелов?

— Для меня было лучше, если бы ты был жив, а я остался там, за Гиндукушем.

— Опять кривишь душой, — усмехнулся Сарматов. — К тому же грех свой на земле ты еще не искупил.

— О чем ты?

— Помнишь зэка, того, что уплыл в Ледовитый океан на белой льдине, как черный крест?

— Помню...

— То навсегда твой крест, Савелов.

— Знаю... И всех ребят, погребенных под памирской лавиной, тоже на свою душу принимаю.

— А американца, которому ты не дал шанса доплыть до берега?..

— У меня не было выбора.

— Выбор всегда есть, — откликнулся Сарматов и скрылся за листьями, залепившими лобовое стекло машины.

— Выбор между гильотиной и Бастилией? — крикнул Савелов.

— Не самый худший выбор, — донеслось из-за листьев.

За своими невеселыми мыслями Савелов не сразу заметил, что сбоку к его машине пристроился милицейский «жигуль». В просторечии: «Раковая шейка». Усиленный мегафоном властный голос привел его в себя:

— Серая «Волга», немедленно прижмись к тротуару! Прижмись к тротуару, оглох, что ли!!!

— В чем дело, начальник? — остановив машину, раздраженно спросил Савелов подошедшего вальяжной барской походкой красномордого гаишника.

— Прохреначил на красный, скорость — за сто с гаком, а ишо, мудила, спрашивать, в чем дело?! — заорал гаишник и схватил его за плечо. — Выходь из машины, мать твою! Я те покажу, в чем дело!.. Документ гони!

— Руки и мат отставить! — налился вдруг злобой Савелов. — Ты у меня, хамло тамбовское, завтра же отправишься в свой колхоз коровам хвосты крутить...

Опешивший милиционер, не привычный к такому отпору, отступил на шаг. Его спрятанные под низким лбом глаза округлились от удивления, а свисающие на воротник щеки стали наливаться свекольным цветом.

— На кого дрочишь? — прошипел он. — На советскую власть дрочишь, вша поганая... Ишо, выходит, в ментовке раком не стоял, пидарас?.. Гони, говорю, документ! — схватился он за белую кобуру на боку.

Савелов распахнул плащ, чтобы достать из бокового кармана удостоверение. Увидев блеснувшую у него на мундире Золотую Звезду и погоны подполковника, милиционер из пунцового в один миг стал серым. Глотая воздух, как вытащенный из воды карп, он кинул дрожащую руку к козырьку фуражки и с выпученными оловянными глазами застыл по стойке смирно.

— Лопух деревенский!..

— Виноват, тащ Герой Советского Союза.

— Ладно, будем считать, что инцидент исчерпан, — заставил подавить в себе злость Савелов.

Поняв, что гроза миновала, милиционер ловко натянул на свою толстую морду привычную холуйскую маску.

— Просим прощеньица, таш Герой Советского Союза! Вы уж поосторожнее, поберегли бы себя. Колдобины на дороге и листьями все завалило — закрутит на повороте, не приведи бог!..

— Спасибо за совет! — кивнул Савелов, садясь за руль.

— А те мужики, значит, охрана ваша? — наклонившись к окошку, кивнул милиционер на прижатую к тротуару черную «Волгу», с водителем которой направлялись выяснять отношения два его напарника.

— С чего ты взял?

— Они, тащ подполковник, от Цветного бульвара за вами как привязанные!

Савелов вгляделся в троих пассажиров в салоне черной «Волги» и подмигнул милиционеру.

— То муж одной бабенки, с приятелями... Хочет, видно, выяснить у меня, почему у него рога на лбу выросли...

Милиционер угодливо прыснул в кулак.

— Вот что, лейтенант, задержи-ка эту компанию минуток на пяток? — вложил в его перчатку зеленую купюру Савелов.

— Бу сделано, тащ подполковник! — оценив по достоинству величину и цвет купюры, козырнул тот и, забыв о своей вальяжности, бегом бросился к черной «Волге».

«Однако топтуны плотно сидят у меня на хвосте. Главное, не навести их теперь на Феодосию», — направляя машину на Садовое кольцо, подумал Савелов. С Садового кольца он повернул на Старый Арбат, а с него юркнул в какой-то переулок.

Убедившись, что черная «Волга» больше не маячит позади, свернул с переулка во двор неприметного обшарпанного дома. Поставив машину в тени кустов, проходными дворами он вышел на улицу Грановского, к облицованному гранитными плитами угрюмому зданию с множеством мемориальных барельефов по фронтону.

— Вы к кому на ночь глядя? — преградил ему путь незнакомый дежурный милиционер в подъезде дома.

— К академику Савелову, — махнул он красной книжицей перед его глазами. — Академик ждет!

На его звонок массивную, обитую кожей дверь открыл одетый в стеганый домашний халат полный старик со склеротическими жилками на фиолетовом носу и с прядями седых волос на мощном черепе.

— Вадька! — радостно воскликнул он. — Вот так уважил родителя!

— Мама спит? — спросил Савелов, снимая в прихожей плащ.

— Говорит, на дачу поеду, гладиолусы, мол, к зиме готовить. Сдались они ей, эти гладиолусы!.. К адмиральше Кашехлебовой укатила на всю ночь наша Дора Донатовна. Будет с артистами и торгашами-аферистами до утра в преферанс резаться!

Увидев на парадном мундире сына звезду Героя, старик растянул в насмешливой улыбке губы.

— А ну-ка, покажись отцу, покажись, сынку... Первый раз тебя в форме вижу. Ба, який ты гарный, сынку!.. Жалкую, однако, что по презренному жандармскому ведомству лыцарь, — съехидничал он.