В трущобах Индии - Жаколио Луи. Страница 96

В ожидании врагов они разместились по три с каждой стороны дороги, на расстоянии четырех метров друг от друга, чтобы иметь возможность задержать Максуэлла и его двух тугов, преградив им путь своими карабинами. Не успели они занять свои места, как выше над ними послышался разговор; это был Максуэлла, который излагал своим спутникам план на завтрашний день.

— Слушай! — сказал Сердар шепотом.

Все поспешно скрылись за пальмами. Барбассон взял на себя главную, руководящую роль, мотивируя свой смелый план желанием избежать напрасной траты зарядов. Все с удовольствием согласились на его предложение. Когда Максуэлл и оба туга дошли до середины группы, все карабины моментально опустились по команде Барбассона — гоп! — и окружили их железным кругом, готовым каждую минуту осыпать их выстрелами.

Вслед за этим на дорогу выступил Барбассон. Максуэлл и спутники его едва не опрокинулись навзничь, так были они поражены непредвиденным нападением.

— Добрый день, джентльмен! — начал провансалец, обращаясь к офицеру. — Рад видеть вас в моем государстве. Ни шагу назад! Оставайтесь там, где стоите. Видите вы эти маленькие жестяные трубочки… Они так походят на трубки органа… Они могут сами по себе двинуться на вас, к великому моему сожалению.

Максуэлл, столь же трусливый, как и жестокий, дрожал всем телом, как лист, колеблемый ветром, и был бледен, как солнце Лондона в самый разгар лета.

— Что значит эта шутка? — спросил презренный трус.

— Шутка, синьор Максуэлл? Как мало знакомы вы с моим характером! Спросите джентльменов, которые наслаждаются свежим воздухом позади этих пальм; они знают, что я никогда не шучу.

Слыша, что его зовут настоящим его именем, убийца женщин задрожал еще сильнее, придя к тому заключению, что засада эта сделана ради него, и поняв, что он погиб.

— Взгляните мне в лицо, любезный лорд, — продолжал Барбассон. — Может быть, у меня нет одного глаза? Ну же, отвечайте, любезнейший милорд, или мы начнем серьезно сердиться.

Несчастный, не понимая, к чему ведет эта матросская шутка, отвечал «нет» сдавленным от ужаса голосом, стуча зубами.

— Так вот-с, — продолжал провансалец торжествующим голосом, — вы видите, что я никогда не шучу, ибо всякий раз, когда это со мной случается, я теряю один глаз.

И довольный своей остротой моряка, он прибавил:

— Давно, мой друг, горю я желанием познакомиться с вами. Когда вы избивали жителей Шиншера, я говорил себе: «Хорошо он работает, мой Максуэлльчик! Поставят перед ним две, три тысячи мужчин, женщин и детей, и не успеешь сказать „нет!“ — никого уж и нет!» Когда мне рассказывали о ваших удалых подвигах в Лукнове, о двухстах женщинах, утопленных в озере вместе с детьми, я воскликнул: «Черт возьми! Что за хитрая бестия этот Максуэлл моего сердца; другой на его месте оставил бы детей, а он, поди ты! Они вырастут, малютки, если Бог пошлет им жизнь!.. В воду карапузов!» Наконец, когда мой друг Рама-Модели — он здесь, большого роста, налево, всмотритесь в него хорошенько, вам еще ближе придется познакомиться — сообщил мне, что ты расстрелял его отца в числе пяти-шести сот других стариков и такого же количества женщин, не считая детей… О! Тогда я не выдержал и сказал: «Да неужели я никогда не увижу его, этого душечку Максуэлльчика? Божественного Максуэлла! Милого Максуэлла! Нет, Барбассон, тебе необходимо познакомиться с ним!» — Барбассон — это мое имя. Барбассон Мариус, законный и единственный сын Филиберта-Петруса Барбассона, родившийся в Марселе (Буш на Роне); нос не орлиный, средний рот, как утверждают эти шутники парижане… Итак, мой любезный, остроумный капитан Максуэлл, отрада души моей…

— Сократите, пожалуйста, вашу речь, Барбассон, — сказал ему Сердар, — вы видите, что этот презренный трус сейчас упадет в обморок, и нам придется нести его на руках!

Что касается тугов, то оба хладнокровно уселись на корточках и вид их был несравненно приличнее вида английского офицера.

— Вы этого непременно хотите, Сердар?.. Пусть по-вашему! Я просто желал доставить вам удовольствие, — отвечал провансалец. — Если бы вы знали, какое счастье я испытываю, имея возможность видеть, как негодяй этот трясется, точно обрывок соломы, крутимый вихрем. Итак, мой Максуэлльчик, в своем великом желании познакомиться с тобой я просил нескольких друзей сопутствовать мне, — я знал, что ты собираешься в наши места, — чтобы они помогли мне пригласить тебя посетить владения Мариуса Барбассона, владетеля Нухурмура и других окрестностей по соседству. Я уверен, что ты с удовольствием примешь это приглашение.

— Чего хотите вы от меня? — спросил негодяй, совершенно уничтоженный этими словами.

— Предложить на несколько минут гостеприимство у себя… О! Это будет ненадолго, — продолжал Барбассон с жестоким смехом. — Ты пробудешь столько, сколько потребуется для сведения счетов с присутствующим здесь Рамой-Модели и со мной, как с исполнителем завещания моего друга Барнета, должником которого ты состоишь после того, как обокрал его и выгнал из дворца в Ауде. Но это пустячки, тебе предстоят несравненно более серьезные счеты… Желаешь взять меня под руку?.. Ну же, кроткий мой лорд!

— Нет, я не желаю идти с вами. По какому праву мешаете вы гулять английскому офицеру? — пролепетал несчастный, призвав к себе весь остаток своих сил.

— По какому праву, мой добрый Максуэлл? По какому праву? И ты еще спрашиваешь, неблагодарный, ты не видишь, что по своему расположению к тебе я желаю избавить тебя от опасности быть расстрелянным за то, что ты предал тугам своего полковника со всей семьей, — потому что ты хотел занять его место.

Максуэлл понял, что никакие увертки не помогут ему больше, и дал увести себя, как бык, не сознающий, что его ведут на бойню.

— Полно, мой друг, мужайся! — сказал ему Барбассон, передавая его на руки Раме и Нариндре.

Затем провансалец обратился к Сердару и указал ему на тугов, сидевших на корточках.

— Не стоит вести этих в Нухурмур, не правда ли?

Сердар наклонил голову в знак согласия. «Две проклятые души Кишнаи», по выражению Анандраена, которые захватили его Диану, и Мари, и молодого Эдуарда, и благородного Лионеля Кемпуэлла… у него для них не было жалости в сердце.

— Не беспокойтесь, мои ягнятки, — сказал им Барбассон, — вы и так хороши, как есть.

Он взял револьвер и пулей размозжил голову тугу, сидевшему ближе к нему. Второй туг моментально вскочил на ноги.

— На лету! — крикнул Барбассон.

Раздался выстрел, и туг с размозженной головой упал рядом со своим товарищем. Зловещий исполнитель правосудия Бога и людей одним ударом ноги отправил в пропасть обоих негодяев, мера преступлений которых переполнилась.

Максуэлл, при виде такой быстрой казни упал без сил на руки своих проводников. Поблизости протекал ручеек; Барбассон наполнил свою шляпу водой и брызнул ему в лицо. Ощущение свежести сразу привело капитана в себя.

— Полно, мужайся! — сказал ему Барбассон. — Это ничего, свежей водицы тут немного… в озере у Лукнова несравненно больше… Не дрожи так, твой черед еще не наступил. Офицер ее величества заслуживает большего… К тому же надо сначала объясниться и свести счеты, которые ты забыл. Ты знаешь пословицу: «Счет дружбы не портит»? Ты и сам ведь не захочешь уйти, не подведя итогов?

Маленький отряд вошел в Нухурмур.

— Ну-с, что мы сделаем с ним? — спросил Сердар. — Бесполезно разыгрывать комедию правосудия с этим презренным чудовищем человеческого рода. Существа такого рода стоят вне закона и даже вне человеколюбия. Я, по крайней мере, отказываюсь от этого. Как подумаю я только, что он уведомил Кишнаю о прибытии моей сестры и семьи ее в Бомбей, а также о поездке их в Нухурмур!.. Вся кровь закипает в моих жилах, и я нахожу, что смерть слишком легкое наказание для этого чудовища.

— Сердар, — отвечал Рама-Модели, — в один прекрасный день он велел расстрелять под стенами Гоурдвар-Сикри две тысячи человеческих существ, и в то время, когда он командовал расстрелом, слышны были крики грудных детей, лежавших у груди своих матерей*; после четвертого выстрела артиллерийской батареи, изрыгавшей картечь на стадо людей, все крики прекратились, но в первом ряду среди трупов находился старик, который был только ранен; он встал и просил помилования… только он избежал смерти. Среди солдат послышались крики, заглушенные волнением: помиловать! помиловать! Но человек, который командовал, повернулся к ним и спросил: «Кто смеет говорить здесь о помиловании?» — С ним была одна из тех собак-догов, у которых английская голова, потому что они водятся в Англии. Он сказал этой собаке, указывая на старика: «Пиль, Том! Пиль!» И собака прикончила старика. Этот старик, — продолжал Рама глухим от волнения и гнева голосом,