Кречет. Книга I - Бенцони Жюльетта. Страница 12

Однако его ставший теперь ледяным взгляд не покидал глаз Йана, который внезапно застыл, будто животное, зачарованное человеческим взглядом. Бывший галерник никогда ранее не видел таких глаз, как у этого еще юного мальчика. Эти глаза были как две шпаги, вонзенные в его голову, жестокие, безжалостные, никогда не мигающие, глаза хищной птицы. Йан заторопился ускользнуть от власти этих глаз, и его тревога обратилась в ярость.

– Чего ты ждешь? Я же сказал тебе: он не придет! Я не знаю, где он сейчас. Может, в лапах дьявола! Во всяком случае, он уехал из города. Теперь проваливай отсюда, и чтоб я тебя больше не видел. Я не желаю ссориться со стражниками из-за того, что им донесут, будто у меня бывают малыши вроде тебя…

– Что-то со вчерашнего вечера вы стали весьма щепетильны, – начал было Жиль.

Но вдруг он увидел искаженное ужасом лицо Манон. Маленькая служанка была на грани обморока, и Жиль ее пожалел. Пожав плечами, он повернулся, чтобы уйти:

– Ладно! Я уйду!.. и он вышел в отчаянии, даже не услышав подобного злобному лаю окрика Йана Маодана:

– Куда ты? Чего тебе не хватает? Иди-ка лучше налей…

В эту ночь Жиль не возвратился на улицу Сен-Гвенаэль. Понукаемый бессильным гневом и смертельной тревогой, он без устали бродил по порту от улицы Рабин до улицы Кальмон-Ба, приглядываясь к кораблям, ловя на них малейшее движение в тщетной надежде увидеть низкорослую фигуру Жан-Пьера. Жиль даже спустился вдоль реки до стрелки Лангль, вглядываясь в отблески на воде, подстерегая каждое готовое к отплытию судно. Но морской прилив принес с собой пронзительный режущий ветер со снегом, который завывал, взъерошивая всклокоченные кроны приморских сосен, и ни один корабль в этот вечер не вышел из порта. Жиль не чувствовал ни холода, ни ветра, ни усталости. Ему хотелось закричать, позвать мальчика, рядом с которым он прожил столько лет, не обращая на него внимания, и который внезапно стал ему дорог, как брат, мальчика, которого он не увидит больше и не сможет спасти.

Наступило утро, серое на сером фоне моря и островков ила, открытых отливом, оно едва обрисовывало барки рыбаков и покрытый лесом, как шерстью, маленький остров Конлео, окутанный туманом. Жиль спустился со скалы, куда он взобрался после своих одиноких блужданий, и, постепенно ускоряя шаги отяжелевших от холода ног, медленно направился в сторону города, выбившийся из сил, но с сердцем, полным надежды.

Звуки колокола, звонившего «Анжелюс», оживили Жиля. Он вдруг вспомнил, что сегодня воскресенье и что как раз по воскресеньям Манон ходит повидать сестру в маленький домик у ворот Буро, где она назначила ему свидание. Он ускорил шаг, затем перешел на бег.

Когда он добрался до улицы Сен-Гвенаэль, был час первой мессы, которую посещали служанки и набожные старые девы, ходившие, впрочем, также и на соборную мессу. Черные фигуры торопливо, но осторожно скользили по тонкому хрустящему снежному покрову, как вата легшему на булыжную мостовую и опушившему остроконечные крыши домов. Чтобы не быть узнанным, он прятался в тени старого рынка, пока не увидел свою квартирную хозяйку, проходящую мимо в сопровождении служанки.

Уверенный в том, что теперь его никто не встретит, он пробрался в свою ледяную комнату, чтобы немного отдохнуть, и с нетерпением ожидал конца дня.

К счастью, зимой ночь опускается быстро. Пасмурная погода еще ускорила ее наступление, так что было уже очень темно, когда Жиль, закутанный в старый плащ, подаренный ему крестным, отправился к дому, где жила прядильщица льна.

Дом стоял недалеко, достаточно было обойти собор и пойти по узкой улочке, проходящей через ворота Буро и выходящей по ту сторону городской стены. Пустынные улицы были очень темными, если бы белизна снега не рассеивала темень ночи, то Жилю понадобились бы глаза кошки, чтобы не сбиться с пути. Все же он сразу обнаружил домик. Прилепившийся к огромной стене, с фасадом, угрожающим вот-вот рухнуть, и с крышей, сидящей набекрень, как шапка пьяницы, он походил на болезненную опухоль. Желтый свет, сочившийся из-за двух закрытых ставней, делал окна похожими на мрачно глядящие глаза. Жиль, однако, твердо решил узнать как можно больше о посетителях «Красного горностая». Он подошел к узкой двери с забранным решеткой окошечком и постучал так, как говорила ему Манон…

Окошечко в двери открылось почти сразу же.

За решеткой в пламени свечи обрисовывалось бледное лицо с тревожными глазами, которые, однако, тотчас же успокоились и вспыхнули радостью, увидев Жиля.

– Это ты? – прошептала Манон. – Я не надеялась увидеть тебя так скоро… Подожди, я сейчас открою!..

Послышался глухой скрежет отодвигаемого тяжелого засова, затем щелканье хорошо смазанного замка, и дверь открылась без малейшего шума..

Как и у ворот Сен-Венсан, маленькая шершавая ручка девушки схватила руку юноши и увлекла его в глубь дома.

– Входи быстрей и не шуми. Моя сестра спит здесь, – указала она подбородком на закрытую дверь в конце коридора, покрытые известью стены которого сверкали белизной.

– Может быть, я пришел слишком поздно?

Вы собирались выходить? – пролепетал Жиль, заметивший, что Манон была закутана в широкую и длинную накидку коричневого цвета с капюшоном. Но та в ответ лишь беззаботно пожала плечами и рассмеялась.

– Нет, вовсе не поздно! Просто я не надеялась, что ты сегодня придешь, и хотела вернуться в «Красный горностай», потому что мне было скучно! Но ты здесь желанный гость!

Она увлекла его за собой к пятну света, лежащему на плитах пола у открытой двери. Внезапно Жиль очутился в обстановке, которую он совершенно не ожидал увидеть в доме скромной служанки из таверны. Комната, открывшаяся его взору, была маленькой и с низким потолком из больших коричневых балок, но очаровательной и почти элегантной. Персидский ковер был постелен на каменном полу, длинные занавески индийского муслина висели вокруг кровати, крытой розовым шелком, белые стены были украшены гравюрами с изображениями цветов. Мебель была лакированной, а подле камина, где пылал жаркий огонь, на маленьком рабочем столике лежало недоплетенное кружево.

Довольная произведенным на Жиля впечатлением, Манон с улыбкой следила за удивлением, отразившимся на лице юноши.

– Тебе нравится? – спросила она.

– Конечно! Я и не ожидал…

– Обнаружить такую комнату в бедном доме такой девушки, как я? Должна же я получать хоть что-то за то, что позволяю толстым лапам Йана Маодана трогать себя! В «Красном горностае» я всего лишь его служанка, но здесь – здесь командую я! Ты знаешь, у меня есть еще красивые платья… Подожди, я сейчас принаряжусь для тебя! Присядь и закрой глаза…

Она отбросила свою накидку, подбежала к раскрашенному сундуку, подобному тем, что стоят в каютах капитанов кораблей, выхватила оттуда нечто розовое и воздушное, как облако, лихорадочно принялась развязывать вышитую косынку, закрывающую грудь. Жиль остановил ее:

– Слушай! Я ведь пришел не за тем, за чем ты думаешь!

Руки Манон бессильно повисли, как птицы, подстреленные влет. Она подняла на юношу взгляд, в котором читалось страдание.

– Да? Зачем же?

– Из-за моего друга… того, кто был со мной тогда вечером. Я искал его весь вчерашний день и всю ночь. Я хотел сказать ему, чтобы он не встречался с нантцем. Но не нашел…

В глазах девушки недоверие сменилось выражением разочарования. Она тряхнула головой, как будто хотела прогнать какую-то навязчивую мысль.

– Тогда забудь его! – крикнула она в ответ. – Сейчас же! Ни один человек в мире ничего уже не сможет сделать для него! И я теперь ни слова не скажу про эти дела…

– Но ведь… – попытался возразить ей Жиль.

Она подошла к нему так стремительно, что он не удержался от инстинктивного жеста защиты.

Но она только схватилась обеими руками за его поднятую руку.

– Замолчи! Не говори мне больше об этом! Я хочу жить, слышишь? Жить! Йан Маодан богат, он дает мне золото, а с золотом можно сбежать даже из тюрьмы. Я откладываю часть его золота на тот случай, если благодаря Богу я стану свободной и смогу забыть «Красный горностай». Я дала тебе хороший совет, потому что ты мне понравился и мне было неприятно воображать тебя под ударами бича какого-нибудь негра, но не проси от меня большего. Слишком поздно!