Затерянные в океане - Жаколио Луи. Страница 19

Сердечно желаю, чтобы вы беспрепятственно получили это письмо, которое я вручил для передачи вам сыну одного из моих друзей, служащему во флоте. Желаю потому еще, что страшусь предстать перед Всевышним Судьей, не исполнив того, что мог бы исполнить, то есть – не посодействовав исправлению ошибки в человеческом правосудии, имеющем претензию очень часто считать себя непогрешимым. Да примет вас Господь под Свое покровительство и да поможет обнаружить перед людьми истину, в которой заключена ваша невиновность!

Затем следовала подпись «X. Y. Z. 306», о которой мы уже говорили.

Радость несчастного по прочтении этого письма не имела границ. «Вот, – восклицал он с жаром, – вот несомненное доказательство моей невиновности! Я всегда подозревал, что эта жалкая личность, этот Альбер, замешан в моем деле, и вот оказалось, что мои подозрения имели основание! Наконец-то я смогу восстановить свою честь и снова войти в жизнь с высоко поднятой головой, смутив моих врагов, – и как обрадуется этому мой бедный, мой униженный отец!»

Но дальнейшие размышления стали, однако, понемногу ослаблять эту радость, этот энтузиазм. Бартес спрашивал себя, каким образом он смог бы потребовать пересмотра своего дела, – и не находил людей, на содействие которых мог бы рассчитывать. Прежде всего ему предстояло обратиться к парижскому генеральному прокурору, которому он должен послать просьбу с изложением доказательств своей невиновности. Если прокурор найдет их заслуживающими внимания, тогда он вызовет снова к суду его, Бартеса, и тех лиц или то лицо, на которое будет падать подозрение в виновности; неопровержимое и очевидное доказательство этой виновности и будет его оправданием. Но прокурор, получив его просьбу, может сначала передать ее для рассмотрения официальному адвокату при парижском суде, Сегену, близкому родственнику Жюля Сегена; в таком случае делу его не дадут хода, потому что этот человек связан теперь родственными узами с банкиром Прево-Лемером. Даже если прокурор и не находится под влиянием адвоката Сегена, все равно этот последний немедленно сообщит своему родственнику Прево-Лемеру о грозящей его сыну опасности, а банкир поступит очень просто: он заявит, что его сын не брал денег из кассы, которой заведовал Бартес, а он сам дал ему необходимую сумму для уплаты, выслушав от него признание в легкомыслии, которое ввергло его в крупный долг, – если же потом Альбер лично отправился во французский банк, так это для того, чтобы предупредить присылку ему из банка требования, которое возбудило бы между служащими толки, неприятные для его самолюбия.

Поразмыслив обо всем этом, Бартес увидел, что у него очень мало шансов на успех в попытке побудить суд к пересмотру дела, так как Прево-Лемер несомненно употребит все возможные средства, чтобы спасти честь своего сына и своей семьи. У Бартеса оставалась одна только слабая надежда на сочувствие маркиза де Лара-Коэлло, который однажды сказал, что не пожалеет всего своего состояния для нахождения истинного виновного в этом деле.

XII

Планы, разрушенные при своем возникновении. – Татуировка. – Горестное прощание. – Тяжелые предчувствия и позднее раскаяние. – Последние слова осужденного.

Бартес считал своего бывшего патрона безусловно честным человеком. В этом для него не могло быть никакого сомнения: он много раз слышал, как старый банкир говорил, что его девиз – честность и порядочность и что он ни за что в мире не совершил бы бесчестного поступка, даже если бы этого требовало спасение его семейства или состояния. Но в данном случае, раз несправедливое дело уже совершено, у него могли возникнуть, для собственного успокоения, разные сделки с совестью, и девиз ничего уже не мог значить Решился ли бы теперь Прево-Лемер бросить свое имя в жертву публичным пересудам, разоблачив недостойное поведение своего сына, за которое его покарал бы закон? Конечно, этого нельзя было ожидать! Если так, то на что теперь могло пригодиться показание бывшего служащего Французского банка?

Другое дело, если бы Бартес был на свободе, а не в ссылке: он нашел бы средство заманить Альбера в ловко устроенную западню, и тогда последнему ничего не оставалось бы делать, как только сознаться в своей виновности. Он был настолько же труслив, насколько его старший брат, Поль, был храбр, и потому без большого труда можно было бы заставить его рассказать перед свидетелями, как он отпер кассу своего отца, похитил из нее миллион и половину его спрятал в квартире бывшего кассира… Но лишенный свободы и доброго имени, что он мог предпринять? Ровным счетом ничего!

Разумеется, следственный судья, имея на своей совести судебную ошибку и искренне желая поправить ее, мог бы немедленно арестовать Альбера и легко довести его до признания. Но мог ли ссыльный преступник, каким признан он, Бартес, сидя в своей тюрьме, заставить правосудие возбудить преследование против сына такой финансовой знаменитости, как Жюль Прево-Лемер? Даже думать об этом было безумием.

Ввиду всех этих соображений Эдмон Бартес решил молчать и вернуться к первому своему плану – бегству из ссылки. Добыв себе свободу таким путем, он ощутит больше уверенности в своих силах, чем теперь, и с большей осмотрительностью примется за дело восстановления своей чести и предания в руки правосудия действительного преступника. Тогда-то именно и пригодится ему письмо чиновника, пока же ему нужно терпеть, стойко перенося страдания.

Незадолго до отплытия своего в Новую Каледонию бывший кассир приобрел себе нового товарища в тюрьме в лице некоего Кролика. Это был фальшивомонетчик, отбывший уже пятнадцать лет ссылки за свои подвиги и снова, за те же подвиги, попавший в ссылку вторично. Таким образом, это был рецидивист и многоопытный человек. Он обладал разными небольшими талантами, небесполезными в тюремном мире, и, между прочим, умел отлично татуировать. И вот, когда Бартес достаточно познакомился с этим субъектом, он попросил последнего начертить себе на левой руке цифры серии билетов, похищенных Альбером, а также известную нам подпись банковского служащего «X. Y. Z. 306», с помощью которой он мог найти впоследствии своего неизвестного друга. Затем он уничтожил самое письмо, так как перед отплытием из Франции всех преступников подвергают строгому обыску, после чего одевают их в платье ссыльных.

Наконец настал и тот день, когда он должен был ступить на палубу «Флоры», транспортного судна, которое доставит его в Новую Каледонию. В этот ужасный день Бартесом овладело безнадежное отчаяние: все, что он выстрадал за целый год, от дня ареста и до дня отправления в ссылку, встало перед его глазами как живое, терзая и мучая его. Ему казалось, что он навсегда погиб, навсегда лишен возможности и способности изменить к лучшему свое положение! С истерзанным сердцем вырвался он из объятий своего несчастного отца и маркиза де Лара-Коэлло, которые получили позволение оставаться с ним в этот день до часа отплытия. Прощаясь с ними, этими единственными в мире своими друзьями, он открыл им свои предположения и надежды – восстановить в будущем свое опозоренное имя.

В тот же самый вечер особняк Прево-Лемера снова сверкал пышным освещением, как год тому назад. Старый банкир вновь праздновал годовщину своей свадьбы, и опять его семейство и все служащие собрались для торжества в тех же апартаментах. Но на этот раз тягостные воспоминания висели, казалось, в воздухе особняка, отравляя его атмосферу, полную веселья и радости. Заметно было, что банкир сильно постарел и что его тревожат горестные предчувствия Он сознавал, что невинная жертва тяжестью легла на его сердце. Он проводил бессонные ночи, и счастье его семейства, казалось ему, висело на волоске… По окончании процесса, когда все пришло в обычный свой порядок и когда

Сеген стал уже его зятем и заправилой дел его дома, он сказал однажды своей жене:

– Мне кажется, что осудили невинного человека.

– Да, вот когда настало время одуматься и оглянуться на то, что сделано! – ответила с горечью мадам Прево-Лемер.