Парадокс великого Пта - Жаренов Анатолий Александрович. Страница 14

Разговор был, видимо, коротким и неприятным, потому что у Бергсона не сходило с лица кислое выражение.

Диомидов доложил обо всем генералу.

— Так, — сказал генерал, ломая сигарету пополам и засовывая половинку в мундштук. — Так, значит, — генерал чиркнул спичкой, — значит, туман?

Полковник промолчал. Генерал задумчиво произнес:

— Меня в этой истории занимает одно слово — “Амазонка”. Во время войны Курт видел Бергсона на Амазонке. Фиолетовые обезьяны, или как их там, тоже на Амазонке. А теперь вот еще… Полюбуйтесь, — и генерал вынул из ящика стола телеграмму Ромашова.

— Что это? — спросил Диомидов.

— Донесение о несостоятельности, — усмехнулся генерал. — Телеграмма скупа, но я выяснил: Ромашов в Сосенске с ног сбился. Загадочное самоубийство какого-то Беклемишева. И ко всему еще мистика. Свет над домом самоубийцы, который когда-то, во времена туманной юности, путешествовал по Амазонке. Ну и вообще все атрибуты. Несостоявшаяся любовь плюс мистика.

— То есть?.. — поднял брови Диомидов.

— То и есть, — буркнул генерал. — Чего вы не понимаете? Любовь и мистика. Нонсенс какой-то. Потом дневники.

— Какие дневники?

— Дневники этого Беклемишева о путешествии по Амазонке.

Диомидов покрутил головой. Генерал рассказал о последних событиях в Сосенске. Федор Петрович слушал его рассказ как сказку.

Закончив, генерал заметил:

— Учтите вот что. Около старика лежал “вальтер”.

— Хорошо, — кивнул Диомидов. — Когда ехать?

— Да завтра и поезжайте.

Но выехать Диомидову не пришлось. Не удалось даже как следует позавтракать, хотя встал он рано.

Город еще спал. Под окном скреб лопатой дворник.

Выключив бритву, Диомидов взял тюбик с кремом и выдавил на ладонь маленькую белую колбаску. Растирая по щекам пахнущую яблоками массу, бросил взгляд на часы и подумал, что встал он, пожалуй, рановато. Старость, что ли? Или устал?

Он приблизил лицо к зеркалу. Как будто нет причин для недовольства. Конечно, припухлые губы и широкий, плоский нос не давали повода величать себя красавцем, но грустить об отсутствии античного профиля можно в двадцать лет. В сорок человека одолевают другие заботы. В сорок человек начинает считать морщины на лбу и выдергивать по утрам седые волоски с висков. Диомидову считать ничего не пришлось. И он довольно ухмыльнулся своему отражению.

На подоконнике забулькал кофейник. Мордатый рыжий кот, севший погреться около него, подозрительно покосился на шумного соседа и мягко спрыгнул на колени к Диомидову. Тот щелкнул кота по лбу. Зверь обиделся. Перешел на кровать и уставился оттуда на Диомидова немигающими желтыми глазами.

Полковник стал нарезать сыр. Кот замурлыкал. Диомидов засмеялся. Кота он приютил с год назад. Возвращаясь как-то поздно вечером из управления, увидел под дверью мокрого котенка. Диомидову стало жаль зверя, и он впустил его. Котенок быстро привел себя в порядок, освоился. Уезжая в командировку, полковник поручал котенка старушке, жившей через площадку. Та добродушно ворчала, что Диомидову надо жениться, раз он так любит животных. Диомидов хохотал и отмахивался. Котенок вырос и превратился в большого ленивого кота. За меланхоличный нрав и брезгливое отношение к мышам Диомидов нарек его доном Педро.

Отхлебнув кофе, Диомидов придвинул поближе вчерашнюю газету со статьей, которая его заинтересовала. Неведомый ему кандидат биологических наук Тужилин громил своего коллегу Лагутина за антинаучные взгляды на проблемы наследственности.

“Наследственная память, — писал Тужилин, — есть не что иное, как зашифрованная в молекуле ДНК информация о развитии организма. Носителем этой информации является молекула ДНК в особой структуре тимина, гуанина, аденина и цитозина. Приписывать “наследственной памяти” какие бы то ни было другие посторонние функции — значит уводить науку в туманную область, из которой только один выход — к мистицизму, к признанию Бога…”

Диомидова заинтересовали “посторонние функции”, но дочитать статью не пришлось. Зазвонил телефон. Диомидов снял трубку и услышал голос майора Беркутова.

— Товарищ полковник, — взволнованно кричал Беркутов. — Федор Петрович! Такое дело!

— Какое? — осведомился Диомидов.

Он не любил Беркутова за излишнюю суетливость, за присущую ему способность громоздить из пустяков видимость сложных и запутанных дел.

— В общем, вы меня ждите, — кричал Беркутов. — Я сейчас подскочу.

— Ну, ну, — пробормотал Диомидов и стал торопливо одеваться.

“Волга” уже стояла у подъезда. Взглянув на лицо Беркутова, Диомидов подумал, что на этот раз произошло что-то действительно серьезное. Он втиснулся на сиденье рядом с Беркутовым. Мельком оглядел третьего пассажира — капитана милиции. И приготовился слушать. Беркутов не заставил ждать.

— Это тут, — начал он. — По дороге на Юхнов. В общем, дело выглядит так. Утром нам позвонил вот он. — Беркутов кивнул на капитана милиции. — Малинин. ЧП с какой-то чертовщиной. Понимаете? Я его принял, Малинина. В общем, в лесу все и произошло. Места там грибные, дачи стоят редко. До электрички километра два. Один грибник на них и напоролся. Увидел — и драла. До станции добежал, на пост заскочил. А дежурный, не будь дурак, взял этого грибника да обратно повел. Пришли. Видят — перед ними яма. Вроде воронки от полутонной бомбы. Дно гладкое и блестит словно зеркало. А в ямке лежит мужчина. Затылок прострелен. Около ямы — женщина без чувств, руки связаны шарфом. Рот заткнут. Мужчину-то милиционер сразу узнал. Вор он. Бывший карманник. Недавно из тюрьмы. Милиционер попытался привести в чувство женщину. Не удалось. Тогда сообразил он что-то на манер носилок. Вдвоем с грибником доставили ее на станцию, в больницу. Потом звонки. Генерал распорядился, чтобы я вам сообщил. И ученым. Потому что в этой яме кино какое-то… И свет…

— Что за свет? Какое кино?

— Не знаю, — сказал Беркутов. — Капитан видел. Прямо в яме этой кино. Как на экране. Только понять ничего нельзя.

Диомидов покосился на капитана милиции. Тот сидел неподвижно, устремив взгляд на дорогу, и, видимо, не испытывал потребности разговаривать.