Парадокс великого Пта - Жаренов Анатолий Александрович. Страница 57

— Я помню. Но ты только что говорил обратное. Про яблоки и апельсины.

— Когда я говорил об этом, то имел в виду, что мы научимся управлять реакцией. Противоречия тут нет. Фокус в том, что мы еще крайне мало знаем об эволюции жизни. Мы прослеживаем действие ее закономерностей на исторически незначительном отрезке времени. Наука пока еще не в состоянии ответить на ряд вопросов, возникающих при исследовании событий, происшедших на Земле. Почему, например, век бронтозавров кончился так внезапно? Наивно теперь объяснять это изменениями климата на планете. Можно считать доказанным, что гигантские земноводные вымерли именно внезапно. Сейчас найдены громадные кладбища, где, как говорится, смешалось все: и кони и люди. Вероятнее всего предположить, что произошла некая катастрофа, положившая конец существованию рептилий. В то же время до сей поры живет и процветает лох-несское чудовище, которое является ни больше ни меньше как самым рядовым ихтиозавром. Представим себе, что когда-то ему чудом удалось избежать судьбы своих сородичей. Что же, оно так с тех пор и живет в озере на севере Шотландии? Живет и здравствует миллионы лет в единственном экземпляре? Это нонсенс! Значит, оно не одно, значит, оно размножается? Тогда почему озеро Лох-Несс не кишит этими чудовищами? Опять загадка.

Я не собираюсь строить на этот счет гипотезы. Я хочу только продемонстрировать этим примером, как мало мы знаем о законах эволюции. А сколько подобных примеров? Происхождение рас? Темное пятно. Гигантопитеки? Большущий знак вопроса. Сам человек?..

Лагутин замолчал. Маша задумчиво смотрела на него. На эту тему они говорили часто, много спорили. В институте взгляды Лагутина не пользовались популярностью. Правда, в последние дни, особенно после происшествия с памятроном, их лаборатория оказалась в центре внимания. От фактов нельзя было просто отмахнуться. Одно дело — точка зрения на эволюцию и наследственную память. И совсем другое — создаваемое памятроном поле, в котором Маша встретилась сама с собой во множественном числе. Понять это было невозможно. Так, по крайней мере, казалось Маше. А Лагутин пытался. И не только понять, но и объяснить.

— Да, человек, — сказал он, рассеянно перебирая листки с выдержками из записной книжки Хенгенау. — Сам человек должен ответить нам на все эти вопросы. Другого выхода я не вижу.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Маша.

— Я вспомнил слова твоего отца. “Пылкие и приверженные”, — говорил он. Пылкие и приверженные прививали себе чуму и хватали голыми руками куски урана. Потому что они хотели знать. Я тоже хочу знать. Это можно устроить просто. Надо установить в лаборатории киноаппарат. Понимаешь?

— Нет.

— Видишь ли, я уже говорил тебе, что создаваемое памятроном поле не только выбивает из нашей памяти определенные образы, но и проецирует их во времени и пространстве.

— Значит, эти фантомы?.. Живые они, что ли?

— Подожди, не сбивай мысль. Назовем это порождением твоей памяти. Пока можно утверждать одно — поле памятрона в определенных условиях способно разбудить нашу память. А ведь отсюда недалеко и до наследственной. Если, конечно, мы на верной дороге. Вот тогда нам и понадобится киноаппарат.

— А объект?

— Тут сложнее, — задумчиво сказал Лагутин. — Ведь если попросить Тужилина, то едва ли он согласится.

— Ну, тогда я… Ты же сам говорил, что это поле действует избирательно. А я уже испытала однажды…

— Подожди. Не все сразу. Тут надо подумать.

— Но ведь опасности-то прямой нет. И мы уже знаем, чего ожидать. В крайнем случае выключим прибор.

— Нет, Маша, об этом рано говорить.

— Но ведь ничего страшного со мной тогда не произошло.

— Слава Богу. А что будет, если вдруг в этом поле возникнет какой-нибудь волосатый предок? Он беседовать об эволюции вряд ли станет. Дубиной по голове — и конец эксперименту.

— Шуточки? — спросила Маша.

— Шуточки, — согласился Лагутин. — Если, конечно, бывают серьезные шуточки.

Был адрес, и была квартира с плюшевым диваном, стеклянной горкой под красное дерево, на полках которой в разных позах располагались амурчики, ангелочки и херувимчики. Здесь были ангелочки, запряженные в позолоченные саночки, херувимчики, оседлавшие хрустальные яйца, и амурчики на каких-то немыслимых подставках. В комнате пахло ванилью и почему-то пыльными мешками.

На плюшевом диване сидела Нина Михайловна Струмилина, бодрая старушка со щечками-яблочками. Эти щечки притушили улыбку Клеопатры. А на шее Нефертити выросла бородавка. Комплекс беклемишевского божества стушевался под неодолимым влиянием времени. Да и само божество давно забыло о своей бывшей божественной сущности. Украшение губернских балов поблекло и полиняло.

Хозяйка квартиры усадила Диомидова в кресло на гнутых ножках. Он поморщился, когда скрипнули пружины. Мелькнула мысль, что это эфемерное сооружение рухнет от первого прикосновения. Такие кресла он видел только в музеях. Но там они стояли за барьерами из веревок и предназначались для обозрения, а отнюдь не для сидения. Здесь кресло исполняло свою прямую роль.

Диомидов не хотел тратить много времени на разговор. И он постарался направить светскую болтовню Нины Михайловны о погоде, которая уже не та, о людях, которые уже не такие, о Москве, которая стала очень шумной, в нужное ему русло. Но сделать это оказалось не так-то просто. Еще перед тем, как надавить кнопку звонка, он решил начать разговор издалека и постепенно подвести Струмилину к тем вопросам, которые приготовил. Диомидову хотелось, чтобы старушка сама вспомнила о Беклемишеве. Он начал с того, что приехал из Сосенска. Зайти к Струмилиным его попросил Мухортов. Аптекарь передавал привет Зинаиде Ивановне и небольшую посылочку с грибами. Диомидов нарочно рассчитал время визита так, чтобы прийти за час до возвращения Зинаиды Ивановны с работы. Он не назвал себя. Это был разведочный визит — рекогносцировка. Могли возникнуть непредвиденные осложнения. Нужен был максимум аккуратности. Вполне возможно, что Струмилина являлась единственным связующим звеном в цепи Беклемишев—Амазонка—Хенгенау-неизвестный эмиссар. Диомидов не думал, конечно, что этот бывший кумир Беклемишева является винтиком в механике интриги Хенгенау. Однако осторожность ему казалась необходимой.