Последний фаворит (Екатерина II и Зубов) - Жданов Лев Григорьевич. Страница 51
Платон Зубов тоже веселился и считал себя вправе радоваться чуть ли не наравне с Екатериной. До сих пор он только принимал милости, изливаемые на него государыней, упрочить старался личное положение и устранить врагов, из которых даже самый крупный – Потемкин не устоял и не пережил тяжелого падения…
Нового фаворита скорее боялись, чем любили окружающие. И он это понимал, хотя наружно окружающие наперерыв выражали временщику самую беспредельную преданность, холопскую угодливость.
Александр, осторожный, мягкий и такой податливый ко всему, что исходит от бабушки-императрицы, явно старался быть приятным Зубову.
Несдержанный с лицами, зависящими от него, с теми, кто слабее, необузданный Константин в душе был очень робок, любил себя и все радости, все удобства жизни, боялся строгих мер, какие могли принять против него, был вежлив со всяким из окружающих, если тот умел проявить силу характера и самостоятельность.
А перед Зубовым юноша склонялся без разговоров. Он прибегал к его поддержке в случае нужды, выказывал ему открытое расположение, хотя искренно любил отца и знал, как тяжело приходится порою Павлу от влияния Зубова.
Но Зубов был тут налицо. Зубов был почти всемогущ при дворе.
А отца великие князья видали с самого рожденья очень редко. Павел не мог вызвать их к себе, не справясь предварительно у Салтыкова, как императрица решит на этот счет, удобно ли в данную минуту свидание.
И буквально случалось, что в продолжение целого года отец не больше разу видел и говорил со своими двумя сыновьями.
Не удивительно казалось окружающим, что и оба великих князя подчинились влиянию Зубова.
И теперь, обезопасив себя, Платон Зубов как бы начал проявлять другого рода деятельность. Он строил завоевательные и династические планы… И эти планы пока удавались – по крайней мере поначалу.
Индо-персидский поход, конечно, требовал больших денег. Но начался при хороших предзнаменованиях.
После Дербента и Баку стояло на очереди взятие Шемахи, как о том пришли недавно вести от Валериана.
Правда, и об этих победах, и о всем походе недруги фаворита немало злословили между собой.
Говорили, что Дербент, лишенный защиты, сдался сам без боя, и пришлось разыграть русским войскам комедию приступа и боя, чтобы усилить заслугу, чтобы можно было получить побольше наград… Вспоминали и старый, полузабытый, известный лишь близким к Екатерине людям, «секретный» проект Потемкина.
Еще лет пятнадцать тому назад светлейший предлагал императрице, пользуясь «персидскими неустройствами», занять Баку и Дербент, присоединить Гилянскую провинцию и все это назвать Албанским княжеством, посадив там великого князя Константина как претендента на престол Византии, в ожидании, пока его полки войдут с распущенными знаменами в древний град Константина…
Но одно дело задумать, другое – осуществить широкие замыслы.
И невзрачный, такой мелкий, как казалось всем, Платон Зубов приступил к осуществлению великих дел, достойных Екатерины и ее царства…
Теперь второе: брак короля с внучкой императрицы…
Эта мирная победа – нравственное завоевание сулило, пожалуй, не меньше, чем далекие завоевания в горах Кавказа, в равнинах Индостана, оплаченные русской кровью, миллионами русских денег…
И здесь тоже пока удача улыбается фавориту.
Он сам и его доверенный секретарь Морков ведут переговоры об условиях предстоящего союза.
Решительное слово не сказано еще Густавом. Но девушка ему понравилась.
Он не стал сразу на дыбы, не отказался от всяких переговоров, как можно было ожидать от взбалмошного и упорного юноши.
Об этих качествах кое-что стало слышно уже и при русском дворе.
Дядя-опекун, как бы желая свалить с себя всякую ответственность на случай возможной неудачи, не постеснялся выдать некоторые семейные тайны, рисующие характер Густава не совсем в розовом свете.
Но Зубов только улыбнулся любезно в ответ.
– Наша государыня сумеет смягчить и не такого юного льва, если понадобится! – заметил он.
– Дай Бог! Очень желаю скорейшего и благого конца, – отозвался регент и перешел к другим вопросам, к разным подробностям предстоящего брачного договора.
О ходе переговоров, конечно, извещают Екатерину и Густава.
И только когда он примет основания договора и сделает предложение невесте официальным образом, можно будет считать дело поконченным.
Однако никто почти не сомневался, что все так и будет. А Платон Зубов – менее всех.
И весел, рад от души, гордится своей дипломатической удачей фаворит.
Он хотел бы перестать быть забавой, игрушкой старой повелительницы, хотел бы явиться ее настоящим помощником в делах правления, правителем не ради прихоти, а по праву ума и гения…
Как будто налаживается все это…
Даже Екатерина с большим вниманием прислушивается к каждому слову, к планам и советам любимца, которого раньше только тешила и баловала, как пожилые мужья тешат молодых, причудливых жен…
Довольный таким положением вещей, Зубов вместе со всеми отдается широкой волне веселья, охватившей двор.
Клонится к закату солнце, и вот уже пурпурным, пылающим диском на краю зеленовато-голубых небес повисло над далекой линией горизонта, где темнеющая гладь воды переливается в прозрачную даль неба.
По зеркальной глади Невы мчится большой, тяжелый катер с красивыми парусами, с богатым навесом, устроенным на палубе.
Пенится, закипает прозрачная вода под ударами сильных весел. Легкой зыбью разбегается волна, поднятая грудью баркаса, режущего зеркальную гладь…
Зубов, окруженный своими приближенными, сидит под навесом.
Он весел, смеется, сыплет шутками, против обыкновения.
Вот, глядясь в спокойные воды, затемнели очертания богатой дачи графа Строганова. Нездоровье задержало его дня на два дома, и теперь фаворит едет лично навестить друга императрицы и «привести его к ней живого или мертвого», как был отдан шутливый приказ.
На даче уже знают о прибытии незваных, но желанных гостей. Многочисленная челядь в лучшей ливрее толпится у пристани.
Пушки, из которых обычно салютуют в разные торжественные минуты, заряжены. Пушкари на местах.
Не доезжая до причалов, катер стал бортом и дал полный залп из нескольких орудий, которыми он вооружен.
Сейчас же с берега ответили ему другим залпом…
Еще, еще… Катер пристает к берегу. Сидящие высыпают толпой, идут на приступ.
Хозяин встречает нападающих на террасе, поддерживаемый еще ради слабости…
Клубы дыма, свиваясь и тая на воздухе, несутся вдоль по реке…
Нападающие берут в плен хозяина, садятся в катер и при новых залпах плывут обратно…
Солнце село. Легкий пар клубится над Невой…
Кутается в меха старый граф и говорит:
– Что поделаешь! Матушка наша из гроба подымет человека, ежели пожелает… Ваш пленник… Увижу ее, авось сразу лучше станет.
Плывет богато убранный катер. Шелестят ткани, плещут волны, вокочут весла, ударяя по воде. Полный месяц все ярче и ярче вырезается на потемнелом далеком небе.
Во дворце свет, веселье, музыка, танцы, игра.
Завтра – у Безбородко, потом у Кобенцеля, у Штединга…
Клубится веселье волной.
И только один Павел стоит непоколебим в стороне от этого веселья, не меняя свой затворнический, полумонашеский, полулагерный образ жизни в Гатчине.
Пришлось заглянуть сюда и приезжим гостям.
Племянник и дядя явились к Павлу почти безо всякой свиты, запросто, задолго до большого бала, который, согласно расписанию, пришлось дать великому князю у себя.
Если шумный блеск двора Екатерины не ослепил молодого короля, то совсем не понравился ему уклад жизни в резиденции Павла.
Тихий, мрачный дворец, прямые линии, бедность, сквозящая повсюду… Оклики часовых, рокот барабанов, заменяющий сладкие звуки камерных музыкантов и певцов, – все это нагоняло печальное настроение на юного, живого, впечатлительного короля. Сначала его забавлял вид длинных кафтанов старинного прусского покроя, узкие галстуки, огромные шпаги, подвешенные сзади между фалдами, и большие пудреные букли, в которых, согласно здешним правилам, явились к отцу оба великих князя, Александр и Константин, обычно блистающие у бабушки в роскошных кафтанах с кружевами.