Третий Рим - Жданов Лев Григорьевич. Страница 39

И не ошибся.

Вместо ровного снегового насту, которым зимою перекрыта бревенчатая мостовая, ведущая от дворцовых задворков к монастырю и к тюрьмам, палачи боярина по сугробам повели.

– Кончать, што ли? – слышит напряженным ухом чей-то шепот старик.

Это один из псарей у Шарапа Петели справляется.

– Стой, сам я. Первый!.. За царечка-ангелочка моего… за все его обиды…

И остановились. В сумерках зимнего вечера отчетливо на снегу вырисовывается вся кучка людей со связанным Шуйским посредине. Князь стоит, не дрогнет. Только молитву шепчет. Мысленно с женой, с детьми прощается.

– Замолился! – глухо ворчит старик-доезжачий. – И от тебя немало маливались… Ну, держись!..

И с размаху всадил он нож в грудь боярину, к горлу поближе, не к сердцу, чтобы не сразу убить…

Шуйский отшатнулся назад, дернул связанными руками и упал на рану, когда нож свой вытащил из нее Петеля. Блеснули еще ножи… Заклокотало что-то в груди у князя… Вздрогнул он, забился и вытянулся сразу весь… Заалел сначала, потом потемнел вокруг снег… Руки палачей покраснели…

– Ну, вот и будет! – сказал старик-доезжачий, видя, что Шуйский мертв. – Ступайте, обмойтесь. Вон хоть у колодца у площадного, что перед церковью… А я к царю пойду.

А у Ивана еще те не разошлись, при ком состоялся арест Шуйского. Тут же посланы были люди: схватить и отвести в тюрьму князя Шуйского-Скопина и Юрия Темкина.

– Да Фому Головина не забыть бы!.. – напомнил царь.

И об этом распорядились. Бельские, Глинские да Мстиславский сразу тут же первые голоса завели. Всех ведут за собой. Да легко царю их слушать. Ведь они его от Шуйских, от ненавистных, избавили. Воронцова, любимчика, обещают сейчас же из ссылки воротить… И восторгом полна душа Ивана…

– Тебя Шарап Петеля спрашивает! – доложил царю Челяднин.

Еще больше засверкали глазки у мальчика. А лицо побледнело.

– Пусть войдет.

– Как? Сюды, государь?

– Сдается, не тихо я сказал! – вдруг нахмурясь, ответил отрок.

Поклонился Челяднин, вышел.

– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас! – послышался за дверями голос Петели, творящего обычную входную молитву.

– Аминь!.. Входи, входи! – крикнул царь-мальчик.

Тот вошел нахмуренный, смущенный присутствием синклита бояр.

– Ну, что?..

– Все, государь… как велел, так исполнено…

– Мертвый он? Совсем мертвый? – сверкая глазами и весь подергиваясь, переспросил Иван.

– Полагать надо, што так.

– А чем? Чем? – подходя вплотную к старику, опять заторопился допросом мальчик.

– Вот… этим самым… Как сказывал! – совсем уж неохотно проговорил старик, указывая на свой охотничий нож в широких кожаных ножнах.

Тут бояре заметили, что руки старика в крови, лицо и одежда забрызганы кровью.

Сердца похолодели. Все угадали – и хотелось бы всем, чтобы они ошиблись…

Только Бельский да двое Воронцовых сияют.

– Уж не Шуйского ль ты прикончил, старик? – спросил Яков Бельский.

– Кого ж иного?.. Как царь приказал… – потупясь, ответил тот невнятно.

Говор пронесся среди бояр.

Князь Хованский и князь Мстиславский первые заговорили:

– Э-эх… Не так-то оно гоже, государь. Про опалу, про ссылку у нас речь шла… А ты вот как!.. Молод, правда, горяч больно… Не то ведь мы толковали, вспомни!

– Я помню, бояре: кто я, кто вы! За советы спасибо. За помощь – вдвое. А уж как мне с врагом моим быть – на то моя государева воля. Так я думаю. – И, уж не слушая, что толкуют между собой смущенные бояре, он опять обратился к доезжачему:

– Дай… Вынь-ка нож… Покажи скорей!

Схватив обнаженный нож, царь пальцем провел по влажному от крови лезвию. Палец окрасился… Иван стал вдыхать запах крови.

– Ишь, совсем как и у зверя… Дух тот же! – расширив ноздри, радостно сверкая глазами, заметил он…

«Крови волчонок понюхал! Зубы оскалил. Ой, не к добру!» – подумал про себя князь Михаил Курбский, но ничего не сказал. Промолчали и другие. Только пасмурные разошлись от царя.

Немало дней спустя после первой своей удачи, после такой дивной победы над сильнейшим боярином изо всей густой, многоголовой толпы князей и вельмож, толпившихся вокруг трона, юный государь как опьянелый был. Даже весь словно переродился. Походка, голос, взгляд – сразу изменились.

– Совсем покойный Василь Иваныч осударь! – шепчут старые слуги, помнящие отца Иванова.

А сам Иван только и твердил:

– Господь предал в руки мои врага моего, обидчика и хулителя злейшего… Господь за меня!..

От радостного потрясения, как раньше от ужаса и обид, – даже припадок с мальчиком сделался. Но уж не лежал он беспомощным, как в былые, печальные свои дни. Кроме бабки княгини Анны Глинской, ее врач, итальянец, собственный лекарь Ивана и еще несколько лучших врачей, какие были у Мстиславского, у Морозова, у Курбских, – все они сошлись к кроватке больного. Бояре главнейшие столпились в соседней горнице и спрашивали у каждого выходящего:

– Как государю? Да лучше ли?..

Припадок скоро прошел. Разошлись бояре, но тучи осенней мрачней.

С этого дня страстям и желаньям своим полную волю дал необузданный по природе мальчик, вконец исковерканный за пять долгих лет боярского самовластия, наставшего после отравления Елены… Правда, и теперь не унялись нисколько гордые, надменные представители первых вельможных родов. Но приходилось им считаться с каждой прихотью юного царя, если еще не с сознательными решениями, не с царственной волей повелителя всея Руси.

Настоящую власть в государстве присвоили себе Глинские, Бельские и Сабуровы со Мстиславским во главе, как с одним из старейших. Но уж если Ивану забрело что в голову, волей-неволей приходилось исполнять. А приходило ему на ум многое по-детски незрелое и жестокое вдобавок. Никто не дивился, что на другой же день после смерти Андрея Шуйского Иван послал гонцов в Кострому: вернуть Федю Воронцова, наперсника своего, с отцом его.

– Чтоб ни спал, ни ел гонец, пока их не увидит. Пусть двадцать, тридцать коней загонит… Но чтоб через десять ден Федя здесь у меня был!

И такое, почти неосуществимое, приказание было выполнено. Но вот решил Иван выместить старые обиды, свои и Федины, какие раньше выносить им довелось от сверстников и товарищей по играм, от «ребят голоусых», от рынд и других, что наверху, в царских хоромах живут.