Человек, который любил Файоли - Желязны Роджер Джозеф. Страница 5

— Ты права… Пройдет совсем немного лет, и мы сможем вместе бодрствовать, и нести вахту.

— А когда в первый раз?

— Через два с половиной века — три месяца бодрствования.

— Что тогда здесь будет?

— Не знаю. Не так жарко…

— Тогда давай вернемся и ляжем спать. Завтрашний день будет лучше.

— Согласен.

— Ой! Смотри, зеленая птица! Она парит, как мечта…

Когда они впервые пробудились для вахты, они жили внутри миропреобразователя в местности, называемой Мертвой Землей. Мир уже стал прохладнее, края неба окрасились розовым. Металлические стены громадной установки почернели и покрылись инеем. Атмосфера была еще непригодной для дыхания, температура слишком высокой. Большую часть времени они проводили внутри своих специальных камер, покидая их, как правило, только для проведения особых замеров и контроля за состоянием жилых сооружений.

Мертвая Земля… Скалы и песок. Ни деревьев, ни вообще каких-либо признаков жизни.

До сих пор продолжался период ураганов, словно планета давала отпор вторжению мира машин. К ночи гигантские облака недвижимого имущества затихали, оседали на каменных утесах, и когда ветры уносились прочь, пустыня мерцала, как свежевыкрашенная, а когда приходило утро с его странными звуками, утесы возвышались над ней, как языки пламени. Солнце всходило и задерживалось на небосклоне, после чего ветер обычно поднимался вновь, день затягивался серо-бурой пеленой. Когда порывы утреннего ветра стихали, Джарри и Санза могли наблюдать через свое любимое восточное окно (единственное на третьем этаже) за Мертвой Землей, где один утес был похож на непокорного нормотипа, махавшего им рукой, могли валяться на зеленой кушетке, которую подняли с первого этажа, или заниматься любовью под звуки разгоняющегося ветра, или Санза напевала, а Джарри писал в журнале или перечитывал записи в нем — столетиями копившиеся каракули друзей и незнакомцев — и часто они мурлыкали, но никогда не улыбались, потому что не знали, как это делается.

Однажды утром, посмотрев в окно, они увидели двуногое создание из вымазанного йодом леса, бредущее через пустыню. Оно несколько раз падало, поднималось и шагало дальше, наконец упало и больше не двигалось.

— Что оно делает так далеко от дома? — спросила Санза.

— Умирает, — ответил Джарри. — Давай выйдем наружу.

Они опустились по-кошачьи на четыре лапы, спустились на первый этаж, надели защитные костюмы и вышли из своего сооружения.

Создание вновь поднялось и заковыляло дальше. Оно было покрыто рыжим мехом; темные глаза, широкий длинный нос, лоб сильно скошен назад. По четыре коротких пальца с когтями на руках и ногах.

Увидев, что они выходят из миропреобразователя, это существо остановилось и стало на них смотреть. Потом оно упало.

Подойдя поближе, они стали разглядывать лежащее существо. Оно продолжало смотреть на них, его темные глаза расширились, тело затряслось мелкой дрожью.

— Оно умрет, если мы его здесь оставим, — сказала Санза.

— …И оно умрет, если мы заберем его внутрь, — ответил Джарри.

Существо попыталось протянуть к ним переднюю конечность, но сил на это не хватило. Его глаза сузились, потом закрылись.

Джарри подошел и легко тронул его носком ботинка. Никакой реакции.

— Оно мертво, — сказал он.

— Что мы будем делать?

— Оставим здесь. Песок его занесет.

Они вернулись в свое сооружение, и Джарри записал происшествие в журнал. Шел последний месяц их вахты, когда Санза спросила его: — Здесь кроме нас все умрет? И зеленые птицы, и большие хищники? И те забавные маленькие деревья, и волосатые гусеницы?

— Надеюсь, что нет, — ответил Джарри. — Я перечитал все записи биологов. Думаю, что жизнь сможет адаптироваться. Стоит ей один раз возникнуть, и она сделает все возможное, чтобы продолжаться дальше. Обитателям этой планеты, наверное, повезло, что у нас только двадцать миропреобразователей. У них есть три тысячелетия, чтобы получше обрасти шерстью, научиться дышать нашим воздухом и пить нашу воду. С сотней установок мы бы их уничтожили, и пришлось бы ввозить криопланетных существ или выводить новых. А так те, что здесь живут, имеют возможность приспособиться.

— Замечательно, — сказала она, — но мне сейчас пришло в голову, что мы делаем здесь то же самое, что судьба когда-то сделала с нами. Нас подготовили для Элионола, а Новая его уничтожила. Эти существа здесь родились, а мы уничтожаем их мир. Мы превращаем все живое на этой планете в то, чем были сами в наших прошлых мирах — в нечто неприспособленное.

— С той, однако, разницей, что мы теряем свое время, — уточнил Джарри,

— и даем им шанс выжить в новых условиях.

— И все же я чувствую: мы здесь видим, — она указала на окно, — то, во что превратится вся планета — в одну большую Мертвую Землю.

— Мертвая Земля была здесь и до нас. Мы не создавали новых пустынь.

— Все звери уходят на юг. Деревья погибают. Когда они заберутся на юг так далеко, как им по силам, а температура будет падать дальше, и воздух сжигать их легкие, им придет конец.

— Но они могут к тому времени адаптироваться. Кроны деревьев становятся гуще, их кора толще. Жизнь приспособится.

— Я не знаю…

— Может, тебе лучше уснуть до тех пор, пока все не кончится?

— Нет, я хочу всегда быть рядом с тобой.

— Тогда тебе придется смириться с тем, что любое изменение всегда чему-нибудь вредит. Если это поймешь, ты перестанешь себя винить.

И они стали слушать пение ветров.

Через три дня, во время затишья на закате, разделявшего ветры дня и ветры ночи, Санза позвала его к окну. Он взлетел на третий этаж, приблизился к ней. Ее груди казались розовыми в закатном свете, под ними лежали серебристые тени. Шерсть на плечах и бедрах светилась, словно ее окружал туманный ореол. Лицо ничего не выражало, ее глаза не смотрели на Джарри.

Он выглянул наружу. Падали первые крупные хлопья, голубые на розовом фоне заката. Они опускали пелену забвения на скалы, на непокорного нормотипа; они прилипали к кварцевому толстому стеклу; упав, они окрашивали пустыню в цвет ядовитой лазури; они порхали, большая часть их уже опустилась на землю, но была подхвачена первыми порывами ветра. Темные облака сошлись в небесной вышине, от них к земле протянулись нити и ленты голубого цвета. Хлопья, как бабочки, плясали за окном, то открывая, то скрывая очертания Мертвой Земли. Изжелта-розовое исчезло, уступив место голубизне, а та синела, темнела, — и когда снаружи донесся первый порывистый вздох вечера, и снежные вихри понеслись не вниз, а вбок, они были уже сине-фиолетовыми.