Эта милая Людмила - Давыдычев Лев Иванович. Страница 26

Поглазеть, как несчастная Цапля сидит или лежит на льду и рыдает, сбегалась вся секция. Кататься на коньках, просто стоять на коньках Голгофа могла лишь при одном непременном условии: если её поддерживали сразу четыре человека — двое с боков, один — спереди, другой — сзади. Они-то и катали перепуганную Цаплю до тех пор, пока она в конце концов не плюхалась на лед. Получалось, так сказать, фигурное падение, а не катание!

Мне вот над ней смеяться нисколечко не хочется. Мне её попросту жаль. Ну не тянет человека заниматься фигурным катанием, нет у него для этого никаких способностей, а его, несчастного в данном случае человека, заставляют и принуждают, хотя он дрожит от страха при одном упоминании о занятиях-падениях!

Зато Голгофа любила и умела плавать, но едва увлеклась этим, как ей запретили посещать бассейн — там можно простудиться и — о, ужас! — подхватить инфекцию.

Росла Голочка без подружек, потому что они тоже могли передать инфекцию да ещё оказать на девочку дурное влияние. Вот и росла она вообще без всякого влияния и даже без инфекций.

Простывала она действительно часто, потому что с малых лет её К-У-У-УТА-А-А-АЛИ, а форточки дома не открывали никогда: летом будто бы из-за пыли, зимой — ясно, из-за холодного воздуха.

В прошлую зиму родители были вынуждены освободить дочь от фигурного падения: она сломала руку. Так сказать, докаталась, бедная.

А ведь ей рекомендовали играть в баскетбол, прыгать в длину и высоту, но папа с мамой ни об одном из этих видов спорта и слышать не хотели, считая их опасными и немодными, и намеревались заставить Голочку учиться пению, хотя она не обладала для этого никакими данными.

Вот и мечтала Голгофа поскорее вырасти, получить паспорт и — мне даже о таком и писать страшно! — бегом из дома. Да, да, чтобы жить как люди живут, заниматься тем, к чему душа твоя лежит, а не тем, чего хочется папе с мамой.

Об остальных, не менее тяжелых и неприятных, условиях жизни Голгофы я сообщу вам, уважаемые читатели, несколько позднее.

Итак, отец и врач П.И. Ратов в сопровождении дочери Голгофы прибыл на собственных «Жигулях» цыплячьего цвета в посёлок, чтобы ВЫКОЛОТИТЬ из Герки Архипова четырнадцать рублей тридцать копеек.

«Жигули» остановились около дома, где должен был проживать этот негодяйствующий хулиган.

Отец и врач П.И. Ратов в нетерпении, но с достоинством вышел из машины, аккуратно прикрыл дверцу и с достоинством, но в нетерпении направился к калитке. Около неё на скамейке сидел дед с длинными усами, с широкой, почти до пояса бородой и дымил цигаркой.

— Привет, старикан. Я разыскиваю…

А дед показал пальцем себе на бороду. На ней была приколота бумажка со словами: «Говорить не могу!»

— Не можешь говорить? — удивился отец и врач П.И. Ратов. — А что с тобой? Ах, да, ты, видимо, отвечать только не можешь? Но слышать ты, надеюсь, способен?.. Так вот, я разыскиваю некоего хулиганствующего негодяя Герку Архипова…

Некий хулиганствующий негодяй Герка Архипов всё это видел и слышал и, конечно, сразу сообразил, что ему несдобровать, если он попадётся на глаза, точнее, на единственный глаз эскулапу-грубияну.

Притаившись за углом, Герка смотрел, как из машины вылезла длиннющая и худющая девочка в коротком жёлтом платье и с голубыми волосами до плеч.

— Не смей уходить далеко, Голочка! — крикнул отец и врач П.И. Ратов. — Здесь наверняка полным-полно хулиганья! А ещё лучше — вернись в машину и жди меня! — И он продолжал говорить деду Игнатию Савельевичу: — Понимаешь, старикан, я этому негодяйному хулигану ногу отремонтировал, хотя он и орал как недорезанный. А он, этот хулиганствующий негодяй, изуродовал, практически привел в негодность мою совершенно новую шляпу стоимостью четырнадцать рублей тридцать копеек! Я могу видеть родственников малолетнего преступника?

Дед Игнатий Савельевич отрицательно и старательно помотал головой, показал на горло и пожал плечами.

— Темнишь, старикан! А где самого Герку обнаружить можно?

В ответ отец и врач П.И. Ратов опять увидел отрицательное и старательное мотание головой, пожимание плечами, указывание на горло и резко повысил голос:

— Если ты, старикан, сидишь у дома, где, по моим сведениям, живёт нанесший мне материальный ущерб Герка, значит, ты имеешь к нему, да и к его преступлению хоть какое-нибудь отношение! Я всё равно ВЫКОЛОЧУ из него деньги!.. Голочка, дальше ни шагу!.. Так вот, старикан, заявляю тебе категорически: я отсюда без моих денег не уеду! Четырнадцать рублей тридцать копеек на дороге не валяются!

Девочка, вылезшая из «Жигулей» цыплячьего цвета, длинная-предлинная, худющая-прехудющая, в коротком жёлтом платье, с голубыми волосами до плеч, прошла мимо Герки, не заметив его. А он увидел, что выражение её лица было страдальческим, словно у неё сразу заболело три или четыре зуба и одно ухо. «Верно, доченька одноглазика, — подумал Герка. — И чем это она недовольна?»

За деда он нисколько не боялся: тот знал об истории со шляпой, знал и причину, из-за которой эта история произошла.

Когда девочка шла обратно, Герка спросил:

— Там твой отец шумит?

Девочка остановилась и кивнула, и выражение её лица стало ещё более страдальческим, словно у неё сразу заболело пять, шесть или семь зубов и оба уха.

— Ты почему голубая?

— Мама красила меня и что-то напутала.

— А почему ты такая уж здорово длинная?

— Откуда я знаю? — Голос у девочки был печальным, но и чуть-чуточку обрадованным. — Бабушка утверждает, что у нас в роду ничего подобного не было. Видимо, что-то медицинское. Ненормальность развития.

— Голочка! Голочка! — раздался громкий рассерженный голос. — Тебя же просили никуда…

— Да здесь я, здесь, папа, рядом! — так же громко и так же рассерженно отозвалась девочка. — Никуда я не денусь!

— А что ты там делаешь, Голочка?

— Цветочки рву, папочка!

— Осторожнее, деточка! Тут могут быть энцефалитные клещи! Возвращайся быстрее!

— Следят за тобой… внимательно. Машина, конечно, ваша собственная? — продолжал расспрашивать Герка. — И не лень ему из-за какой-то шляпы…

— Я не знаю! Я ничего о его делах не знаю! Меня они не касаются! Мне они про-тив-ны! — залпом выкрикнула, но негромко, девочка. — Давай лучше с тобой о чем-нибудь разговаривать. Как начались каникулы, я ещё ни с кем, кроме родителей и бабушки, не разговаривала. Тебя как зовут?

— Герка. А тебя?

— Голгофа. — И девочка посмотрела на него выжидающе. — Меня зовут Гол-го-фа.

— А… ну, ничего, только запомнить трудно.

— Можешь звать меня Цаплей. Я не обижусь.

— Я выучу, — великодушно пообещал Герка. — Гла…

— Гол…

— Го-о-ол… — осторожно выговорил Герка. — Га-а-а…

— Гол-го-фа.

— Минуточку! — Он передохнул, набрал в грудь побольше воздуха и неуверенно произнёс: — Гол… гла… Цапля — всё-таки легче!

— А ты попробуй ещё раз, — предложила девочка, — не выйдет — не надо. Гол-го-фа.

— А я вчера плавать научился, Голгофа! — вдруг быстро проговорил Герка, и они с девочкой расхохотались.

— Я очень люблю плавать, — грустно сказала она, — и хорошо плаваю. Только мне не разрешают. И не спрашивай, пожалуйста, почему. Мне вообще ничего не разрешают, Даже дома одну не оставляют. Потому-то я и оказалась сейчас здесь. Вот у всех лето, каникулы, а я — как Барбос на цепи. Через месяц поеду с родителями в дом отдыха. Меня в кино одну не отпускают. Вот исполнится мне шестнадцать лет, получу паспорт и, наверное… сбегу из дома!

Не успел Герка поразиться такому желанию, как до них долетел голос Голгофиного папы, совсем уж грозный, совсем уж очень рассерженный:

— Если ты, старикан безголосый, сейчас же не приведёшь ко мне этого негодяйного хулигана, этого малолетнего преступника, я забираю тебя с собой в милицию! Там-то ты заговоришь! Или выкладывай четырнадцать рублей тридцать копеек!