Князь Света - Желязны Роджер Джозеф. Страница 24

Горожане Алундила высыпали на улицы и уставились в небо. Шудры в полях бросили свою работу и задрали кверху головы. В Храме на холме наступила вдруг мертвая тишина. В пурпурной роще за городом монахи обшаривали взглядами горизонт.

Он мерил небо, рожденный властвовать ветрами… С севера пришел он — зеленый и красный, желтый и коричневый… Танцуя, парил он воздушной дорогой…

Затем раздался новый вопль и биение могучих крыл, это набирал он высоту, чтобы взмыть над облаками крохотной черной точкой.

А потом он ринулся вниз, вспыхнув пламенем, пылая и сверкая всеми своими цветами, все увеличиваясь. Немыслимо было поверить, что может существовать живое существо подобных размеров, подобной стати, подобного великолепия…

Наполовину дух; наполовину птица, легенда, что застит небо…

Подседельный, вахана Вишну, чей клюв сминает колесницы, будто те сделаны из бумаги.

Великая птица, сам Гаруда кружил над Алундилом.

Покружил и скрылся за скалистыми холмами, что маячили у горизонта.

— Гаруда! — слово это пронеслось по городу, по полям, по Храму, по роще.

Если только он летел один: каждому было известно, что управлять Гарудой мог только кто-либо из богов.

И наступила тишина. После оглушающего клекота, бури, поднятой его крылами, голоса сами собой понизились до шепота.

Просветленный стоял на дороге неподалеку от своей рощи, и глядел он не на суетящихся вокруг него монахов, а на далекую цепь скалистых холмов.

Сугата подошел и встал рядом с ним.

— Всего прошлой весной… — промолвил он. Татхагата кивнул.

— Рилд не справился, — сказал Сугата, — что же новое заготовили Небеса?

Будда пожал плечами.

— Я боюсь за тебя, учитель, — продолжал Сугата. — За все мои жизни ты был моим единственным другом. Твое учение даровало мне мир и покой. Почему они не могут оставить тебя в покое? Ты — самый безобидный из людей, а твое учение — самое кроткое. Ну какое зло мог бы ты им причинить?

Его собеседник отвернулся.

В этот миг, оглушительно хлопая могучими крыльями, Гаруда опять показался над холмами; из его раскрытого клюва вырвался пронзительный крик. На этот раз он не кружил над городом, а сразу стал набирать высоту и исчез на севере. Такова была его скорость, что уже через несколько мгновений на небосклоне от него не осталось и следа.

— Седок спешился и остался за холмами, — прокомментировал Сугата.

Будда углубился в пурпурную рощу.

Пешком явился он из-за холмов — неспешным шагом.

По камням спускался он к переправе, и бесшумно ступали по вьющейся по скалам тропке его красные кожаные сапоги.

Впереди раздавался шум бегущей воды, там небольшая горная речка перерезала его путь. Отбрасывая назад небрежным движением плеча развевающийся кроваво-красный плащ, направлялся он к повороту, за которым тропинка терялась из виду; над малиновым кушаком поблескивал рубиновый набалдашник эфеса его сабли.

Обогнув каменную громаду, он замер.

Кто-то ждал впереди, стоя у перекинутого через поток бревна.

На миг глаза его сузились, и тут же он двинулся дальше.

Перед ним стоял щуплый, невысокий человек в темном одеянии пилигрима, перетянутом кожаными ремнями, к которым был привешен короткий кривой клинок из светлой стали. Голова человека была выбрита наголо — вся, кроме одного маленького локона белых волос. Белели и брови над темными его глазами, бледна была кожа, острыми казались уши.

Путник поднял руку, приветствуя встречного.

— Добрый день, пилигрим, — сказал он. Тот не ответил, но, шагнув вперед, загородил дорогу, встав перед бревном, что лежало поперек потока.

— Прости меня, добрый пилигрим, но я собираюсь переправиться здесь на другой берег, а ты мне мешаешь, — промолвил путник.

— Ты ошибаешься, Великий Яма, если думаешь, что пройдешь здесь, — возразил тот.

Красный широко улыбнулся, обнажив ровный ряд белоснежных зубов.

— Всегда приятно, когда тебя узнают, — признал он, — даже если это и сопровождается ошибками касательно всего остального.

— Я не фехтую словами, — сказал человек в черном.

— Да? — и он поднял брови с преувеличенно вопросительным выражением. — Ну а чем же вы фехтуете, сэр? Уж не этим ли погнутым куском металла, что вы на себя нацепили?

— Именно им.

— В первый момент я принял его просто за какой-то варварский молитвенный жезл. Я понимаю так, что весь этот район переполнен странными культами и примитивными сектами. И на миг я принял тебя за адепта одного из этих суеверий. Но если, как ты говоришь, это и в самом деле оружие, тогда ты, должно быть, умеешь им пользоваться?

— До некоторой степени, — ответил человек в черном.

— Ну, тогда хорошо, — сказал Яма, — ибо мне не хотелось бы убивать человека, не знающего что к чему. Однако я считаю себя обязанным указать, что когда ты предстанешь перед Высшим в ожидании суда, тебе будет засчитано самоубийство.

Его визави едва заметно улыбнулся.

— Как только ты будешь готов, бог смерти, я облегчу освобождение твоего духа от плотской его оболочки.

— В таком случае, только один пункт, — сказал Яма, — и я тут же прекращу нашу беседу. Скажи, какое имя передать жрецам, чтобы они знали, по кому провести заупокойные обряды.

— Я совсем недавно отказался от своего последнего имени, — ответил пилигрим. — По этой причине августейший супруг Кали должен принять свою смерть от безымянного.

— Рилд, ты безумец, — сказал Яма и обнажил свой клинок.

Так же поступил и человек в черном.

— И надлежит, чтобы ты пошел на смерть безымянным, ибо ты предал свою богиню.

— Жизнь полна предательств, — ответил тот, не начиная боя. — Противодействуя тебе — причем в такой форме, — я предаю учение моего нового господина. Но я должен следовать велениям моего сердца. Ни мое старое, ни мое новое имя не подходят, стало быть, мне, и они незаслуженны, — так что не зови меня по имени!

И клинок его обратился в пламя, пляшущее повсюду, сверкающее и грохочущее.

Под неистовым натиском Яма отступил назад, пятясь шаг за шагом, успевая проделать лишь минимальные движения кистью, чтобы парировать сыплющийся на него град ударов.

Затем, отступив на десять шагов, он остановился, и они фехтовали на месте. Парировал он чужие удары лишь с чуть большей силой, зато ответные его выпады стали более неожиданными и перемежались финтами и внезапными атаками.

По всем канонам воинского искусства, как на параде, взлетали в воздух их клинки, пока, наконец, пот сражающихся ливнем не пролился на камни; и тогда Яма перешел в атаку, неспеша, медленно вынуждая соперника отступать. Шаг за шагом отвоевывал он потерянное вначале расстояние.

Когда вновь очутились они на том самом месте, где нанесен был первый удар, Яма признал сквозь лязг стали:

— Отменно выучил ты свои уроки, Рилд! Даже лучше, чем я думал! Поздравляю!

Пока он говорил, соперник его провел тщательно продуманную комбинацию финтов и самым кончиком своего клинка рассек ему плечо; появившуюся кровь трудно было заметить на красной одежде.

В ответ Яма прыгнул вперед, единственным ударом раскрыв защиту противника, и нанес ему сбоку такой удар, который вполне мог бы просто снести голову с плеч.

Человек же в черном опять принял защитную позицию, потряс головой и, парировав очередную атаку, сделал ответный выпад, который, в свою очередь, был парирован.

— Итак, горлышко твое обмакнули в купель смерти, — сказал Яма. — Поищем тогда иных путей, — и его клинок пропел еще более стремительную мелодию, когда он испробовал выпад снизу вверх.

Всей ярости этого клинка, позади которого стояли века и мастера многих эпох, дал тогда выход Яма. Однако соперник встречал его атаки и парировал все возрастающее число ударов и выпадов, отступая, правда, все быстрее и быстрее, но не подпуская к себе хищную сталь и время от времени совершая ответные выпады.

Он отступал, пока не очутился на берегу потока. Тогда Яма замедлил свои движения и прокомментировал: