Вершина - Желязны Роджер Джозеф. Страница 4

Когда я побрился, вымылся и сел в кресло, вооруженный бокалом и сигаретой, Леннинг задал свой любимый вопрос:

— Ну?

— Гну, — сказал я.

— Проблемы?

Я кивнул.

— Непреодолимые?

Я немного подумал.

— Может быть и нет.

Он добавил себе еще виски. Потом повторил свой вопрос:

— Ты рискнешь попробовать?

Я знал, что вопрос решен. Я знал, что даже если все остальные откажутся, я пойду один.

— Я не знаю, — ответил я.

— А почему?

— Потому, что там что-то есть, — сказал я, — и оно не хочет, чтобы мы поднимались туда.

— Там кто-то живет?

— Я не уверен, что это слово «живет» подходит.

Он опустил бокал.

— Что, черт возьми, случилось?

— Мне угрожали. И на меня напали.

— Угрожали? На словах? По-английски?

Он отставил бокал в сторону, что свидетельствовало о том, насколько серьезно он отнесся к моим словам.

— Напали? Как?

— Я послал за Доком, Келли, Стэном, Малларди и Винсентом. Только что я получил от них ответ. Они прибудут сюда. Мигель и датчанин не смогут, и они шлют свои сожаления. Когда мы соберемся вместе, я расскажу, что со мной произошло. Но сначала я хочу переговорить с Доком. Так что сиди тихо, беспокойся себе на здоровье, и ни в коем случае не цитируй меня.

Он допил виски.

— Когда они все соберутся?

— Через четыре, пять недель, — сказал я.

— Это довольно-таки долго.

— При нынешних обстоятельствах, — сказал я, — я не вижу других вариантов.

— А мы пока что будем делать?

— Есть, пить и созерцать Серую Сестру.

Он опустил веки, и затем кивнул и потянулся за бутылкой.

— Начнем?

Было поздно и я стоял один в поле с бутылкой в руке. Леннинг уже ушел спать, а гора была окружена грозовыми тучами. Где-то далеко отсюда шумела буря, непрерывно меняющая свои очертания. Дул холодный ветер.

— Гора, — сказал я. — Гора, ты сказала мне, чтобы я уходил прочь.

Загрохотал гром.

— Но я не могу, — сказал я и отхлебнул из бутылки. — Я приведу к тебе самых лучших, — продолжал я, — мы поднимемся по твоим склонам и постоим над звездами на твоей вершине. Я должен это сделать просто потому, что ты есть. Никаких других причин. Ничего личного.

После паузы я сказал:

— Нет, это неправда.

— Я человек, — продолжал я, — и я должен покорять горы и тем доказать, что не умру, даже несмотря на то, что все люди смертны. Я меньше, чем мне хотелось бы быть, Сестра, а ты можешь сделать меня большим. Так что, наверное, личное здесь все же есть.

— Единственное, что я умею делать — это покорять горы. А ты осталась последней — вызов моему мастерству, которому я учился всю жизнь. Может быть, дело в том, что смертный человек ближе всего к бессмертию тогда, когда он принимает вызов, когда ему удается преодолеть опасность. Момент триумфа — момент спасения. Мне нужно было множество таких моментов, и последний — должен быть самым длинным, так как его должно хватить до конца жизни.

— Итак, мы рядом с тобой, Сестра, ты и я, простой смертный, но ведь ты велела мне уйти. А я не могу. Я приду к тебе, и если ты захочешь убить меня, попробуй. Вот так-то.

Я допил свою бутылку.

Снова засверкали молнии и ударил гром.

— Это почти божественное опьянение, — сказал я грому.

И тогда она подмигнула мне: вдруг высоко над ней загорелась Красная звезда. Ангельский меч. Крыло феникса. Душа в огне. Она подмигнула мне через сотни миль. А потом ветер, что дует меж миров, подул на меня. Он был наполнен слезами и кристаллами льда. Я стоял и впитывал его.

— Не уходи, — сказал я, и не отрываясь смотрел вдаль пока снова не опустилась тьма, а я вдруг понял, что стою весь мокрый, как эмбрион, которому только еще предстоит вздохнуть и закричать.

Большинство мальчишек сочиняют для своих приятелей придуманные автобиографии, которые им нравятся больше, чем настоящие, а те, или преисполняются соответствующим восхищением, или отвечают еще более грандиозным и изысканным враньем. Но малыш Джимми, как мне рассказывали, всегда внимал своим маленьким друзьям широко открыв свои темные глаза, а ближе к окончанию их историй уголки его рта начинали дрожать. Когда же они заканчивали, его веснушки расползались в широкую ухмылку, а рыжая голова наклонялась набок. Его любимое выражение, как я понял, было «Заливаешь!» и его нос был сломан дважды еще до того, как ему исполнилось двенадцать. Именно поэтому, без сомнения, он и обратился к книгам.

Тридцатью годами и четырьмя научными степенями позже, он сидел напротив меня в моем номере в Лодже, и я называл его Док, потому что все его так называли, поскольку у него был документ, дающий ему право резать людей и лечить их, причем не только тела, но и души, а еще потому что он выглядел так, что его нужно было называть именно Док, когда он ухмылялся, склоняя голову набок, и говорил «Заливай!»

Мне хотелось стукнуть его в нос.

— Черт возьми! Это правда! — говорил я ему. — Я сражался с огненной птицей!

— У нас у всех были галлюцинации на Касле, — сказал он, поднимая один палец. — Из-за переутомления, — два пальца, — потому что высота влияла на наше восприятие и, следовательно, на наш мозг, — три, — из-за перевозбуждения, — четыре, — и частично из-за кислородного опьянения.

— У тебя уже кончаются пальцы, и если ты посидишь немного на второй руке, то сможешь дослушать меня до конца, — сказал я. — Она налетела на меня, я взмахнул ледорубом и она сбила меня с ног и разбила очки. Когда я пришел в себя, ее не было, а я лежал на уступе. Я думаю, что это было существо, состоящее из энергии. Ты видел мою энцефалограмму, там есть отклонения от нормы. Я полагаю, у меня был первый шок, когда оно меня коснулось.

— Ты потерял сознание от того, что ударился головой о камень…

— Это из-за нее я упал на камень!

— С этим я согласен. Камень был настоящим. Но нигде во вселенной никто никогда не видел «энергетических существ».

— Ну и что? Тысячу лет назад ты тоже самое мог бы сказать об Америке.

— Возможно, я бы так и сказал. Но я согласен с выводами врача из Центрального госпиталя относительно твоей энцефалограммы. Травма глаз. Зачем придумывать экзотические объяснения, если есть очевидные. Простые объяснения чаще всего оказываются верными. У тебя была галлюцинация, ты споткнулся и упал.

— О'кей, — сказал я, — всякий раз, когда я начинаю с тобой спорить, мне требуется вещественные доказательства. Подожди минуточку.

Я открыл свой шкаф и достал с верхней полки пакет, положил его на кровать и развернул одеяло.

— Я сказал тебе, что взмахнул ледорубом, — сказал я, — так вот, я ее задел — и сразу же потерял сознание. Смотри!

У меня в руках был ледоруб. Казалось, он побывал в открытом космосе: коричневые, желтые и черные пятна, весь выщербленный.

Он взял ледоруб в руки, долго смотрел на него, потом начал говорить что-то насчет шаровой молнии, передумал и, покачав головой, бросил ледоруб обратно на кровать.

— Не знаю, — наконец, сказал он, и на этот раз веснушки не поплыли в разные стороны, а остались на месте, и только побелевшие костяшки переплетенных пальцев выдавали его напряжение.