Дитя эпохи - Житинский Александр Николаевич. Страница 19

Я жил в противофазе с женой и окружающими.

Мыслил я в то время на двух языках, причем оба были неродными. Первым был математический язык формул. Мои тепловые поля выражались через ряд интегралов, среди которых выделялся один. Он имел особенность. Я старался обойти ее и так, и сяк, вычисляя интеграл приближенно, но ничего не получалось. Для этого интеграла я придумал специальное имя. Я назвал его «бесконечно подлый змей», потому что он обращался в бесконечность в одной точке, а другие слова выражали мое к нему отношение. На «змея» я тратил уйму времени.

Другим языком на этот период времени стал сильно усеченный английский, в котором было около двух десятков слов. Этот язык назывался АЛГОЛ-60. На нем я разговаривал с машиной.

Может ли машина мыслить? Этот вопрос часто становится предметом дискуссии в прессе. По-моему, он устарел. Машина уже давно мыслит. В этом я убедился на собственном опыте. Правда, она мыслит не так, как нам бы хотелось.

Мои диалоги с машиной выглядели странно.

– Бегин! – говорил я, нажимая кнопку ввода. Этим словом начиналась моя программа. Машина не различала его на слух, но понимала, если слово было набито на перфокарту.

– КОНЕЦ ОТДЫХА, ВРЕМЯ СЧЕТА, – вежливо говорила машина, печатая свои слова на пишущей машинке. И начинала считать.

Чаще всего ей не нравилась моя программа. Проработав несколько минут, машина говорила мне страшное слово АВОСТ. На нормальном языке это означает АВТОМАТИЧЕСКИЙ ОСТАНОВ, хотя я сильно сомневаюсь в наличии слова «останов» в русском языке.

Короче говоря, она останавливалась, потому что произошло деление на ноль или что-то в этом роде. По всей вероятности, это были проделки «подлого змея». После АВОСТА машина терпеливо ожидала продолжения диалога.

Однажды, когда она выдала мне подряд семь «авостов», я ее ударил. Я смазал ей по никелированной панели устройства ввода. Машина и тут оказалась выше меня. Она в восьмой раз произнесла с достоинством это слово и затихла. Я ругался так, что мне не хватало не только алгольных, но и всех известных мне русских слов. Машина молча зациклилась, то есть ушла в себя и минут десять крутилась на одном месте программы, пока я ее не остановил.

Подобные сцены обычно происходили часа в четыре ночи, когда в голове полная путаница, а сквозь окна машинного зала видны только одинокие милицейские машины.

Корректность и твердость машины бесили меня. Я совал ей в пасть новые и новые перфокарты, но она невозмутимо выплевывала АВОСТ или зацикливалась.

Иногда инженер по эксплуатации заставал меня лежащим на пульте в полном изнеможении. Машина же всегда была как огурчик.

Кто же из нас, спрашивается, мыслил?

Я пожаловался на машину Чемогурову. К тому времени он завалил меня исходными данными по лазерной сварке, которые брались неизвестно откуда. Но из-за упрямства машины результаты задерживались.

– Всякая машина – это женщина, – глубокомысленно изрек Чемогуров. – Только лаской, Петя, только лаской и нежностью. Грубым напором ты ничего не добьешься.

Я не успел воспользоваться его советом, потому что подошло время жениться Сметанину. Я уже успел позабыть, что приглашен свидетелем. Но Сметанин это хорошо помнил. Продолжение моего романа с машиной пришлось отложить. Сметанин нашел меня и потребовал выполнения обязательств. Я сказал, что жена против. Сметанин презрительно посмотрел на меня и обозвал подкаблучником.

– Сделай так, чтобы она не знала. Ты же все равно каждый вечер уходишь из дома. Не все ли ей равно – на свадьбу или на машину?

И я решился. Кроме всего прочего, я никогда не видел фиктивного брака. Хотелось посмотреть, как это выглядит. Было только одно маленькое затруднение. На свадьбу нужно было одеться поприличнее, чем на работу. Жена, конечно, сразу обратила внимание, когда я наряжался.

– На работу так не ходят, – сказала она. – У тебя, наверное, свидание?

– Конечно, свидание, – сказал я. – Чемогуров советовал подойти к машине как к женщине. Теперь я всегда буду ходить к ней нарядным и с цветами.

Между прочим, я так потом и делал. Может быть, именно это мне помогло.

Но в тот вечер жена не оценила моего юмора, и мы с ней немного поспорили. В результате я чуть не опоздал во Дворец бракосочетания, где регистрировались Сметанин и Мила.

Когда я с букетом белых хризантем влетел во Дворец, до бракосочетания оставалось полторы минуты. А во Дворце график бракосочетаний выполняется с точностью железнодорожного расписания. Это я знал еще по своей регистрации.

Я взбежал по мраморной лестнице наверх и ворвался в зал, где происходило построение участников. Процедурой руководила миловидная девушка. Она выстраивала всех парами перед закрытыми дверями в самый главный зал, где совершалось таинство.

– Впереди жених и невеста, – командовала она. – Дальше свидетели...

Какая-то незнакомая девушка подхватила меня под руку и повела. Мы пристроились за Сметаниным и Милой. Мила на этот раз была в нормальном свадебном платье. Сметанин, красный от духоты и ответственности, обернулся и погрозил мне кулаком.

– Следующими становятся родители невесты... – продолжала вещать распорядительница.

За нами пристроилась еще одна пара. Я скосил глаза и, к своему ужасу, обнаружил, что пара эта состоит из элегантной пожилой женщины в розовом костюме и профессора Юрия Тимофеевича, моего руководителя.

Он был строг и торжественен.

– Здра... – прошептал я, но задохнулся.

Профессор кивнул мне немного холодновато. Мол, не стоит церемониться, после поговорим. Я отвернулся, чувствуя, что мой затылок немеет под взглядом профессора. Вот и состоялась наша встреча! Больше всех я в тот момент ненавидел Сметанина. Только теперь я понял, зачем я ему понадобился в качестве свидетеля.

Сметанин прикрывал мною свой фиктивный брак. Я был буфером между ним и профессором.

Заиграл свадебный марш композитора Мендельсона, и мы вошли в зал бракосочетаний, чтобы выполнить формальности фиктивного брака.

Свадьба понарошке

Интересно было бы узнать, о чем свидетельствует брачный свидетель? Свидетель в суде, например, рассказывает, как произошло преступление. При этом он обязуется говорить правду и только правду. С брачного свидетеля таких обязательств не берут. По-видимому, он должен засвидетельствовать, что знает жениха с хорошей стороны и уверен в благоприятном браке. То есть, я должен был сделать именно то, против чего активно возражала моя совесть.

Тем не менее, в нужный момент я вышел к столу и поставил свою подпись там, где требуется.

– А теперь, товарищи, поздравьте новобрачных! – сказала главная женщина с бархатной красной перевязью.

Мы все, толпясь, подошли к Сметанину и Миле и принялись их целовать куда попало. Хуже того, пришлось целовать и родителей. Я облобызался с собственным профессором, чувствуя, что никогда еще не был в более идиотской ситуации.

– Как ваши расчеты? – спросил он меня между поцелуями.

– Как сказать?... Скорее хуже, чем лучше, – ответил я и снова приник к его щеке.

После этого мы дружной гурьбой спустились вниз и принялись рассаживаться в такси. Я как свидетель ехал с новобрачными в специальной машине с переплетенными колечками на крыше. К колечкам примотали большую куклу в свадебном платье с фатой. Кукла хлопала глазами на ветру и была очень похожа на Милу. Эта кукла символизировала что-то хорошее.

Мы поехали сначала на Дворцовую площадь, где трижды объехали вокруг Александровской колонны. Зачем это понадобилось, не знаю. Таков обычай. Эти загадочные обычаи плодятся с огромной быстротой. Кажется, уже появилась мода взбираться на купол Исаакиевского собора в день бракосочетания.

Потом мы поехали в ресторан «Ленинград», где был заказан свадебный ужин. Заказывал ужин Юрий Тимофеевич, который взял на себя и другие свадебные расходы. Если бы профессор знал, что его дочь вступает в фиктивный брак, он не потратил бы ни копеечки.