Лестница - Житинский Александр Николаевич. Страница 5

— Если будут звонить два раза, открывай, это к нам. Я к обеду приду.

— Ну, извините! — Пирошников сорвался с места. — Как-нибудь в другой раз, если вы позволите, мы встретимся и побеседуем. А сейчас, извините, я тоже пойду… Черт побери! — вдруг в тоске вскричал он. — Да кончится эта ерунда или нет?

Наденька с сожалением посмотрела на него.

— Ты отдохни. Сегодня тебе отсюда не выбраться. Я-то уж знаю, — многозначительно проговорила она. — Будем стараться что-то сделать.

Она подхватила сумочку и вышла из комнаты, а Пирошников, сорвав пальто с гвоздя, как был в тапках, бросился за нею. Но напрасно! Наденьки и след простыл, в коридоре ее не было, не было и на лестнице, куда Владимир выскочил, и, повертевшись на лестничной площадке, такой знакомой уже и навевающей неприятные воспоминания, он вернулся в комнату, сел на диван, обхватил голову руками и задумался.

Незаметно для самого себя Пирошников сначала расположился на диване поудобнее, потом поджал ноги, тапки слетели на пол, голова склонилась на мягкий плюшевый и достаточно потертый валик, пахнущий почему-то карамелью или вареньем; Пирошников глубоко вздохнул, спрятал руки в рукава пиджака да так и заснул на диване младенческим дивным сном.

Мы не будем ему мешать, а лучше последуем за Наденькой, ибо для дальнейшего понимания событий нам требуется в настоящий момент услышать два телефонных разговора.

Оба они состоялись сразу после того, как Наденька вышла на улицу из подъезда, порылась в сумочке и забежала в ближайший телефон-автомат. В первом разговоре ею было сказано довольно кратко и сухо, чтобы некто пришел как можно скорее и сделал то, что обещал сделать. Именно так она и сказала, и, если разговор кажется не слишком вразумительным, оставим его на ее совести.

Второй разговор был более понятен. Удалось установить, что Наденька звонила брату и просила его встретить на вокзале дядю, который приезжает в десять утра. Наденька просила также доставить этого дядю к ней домой.

После этого Наденька покинула телефонную будку и затерялась в толпе. Наблюдать за нею не было никакой возможности, потому что толком еще и не рассвело.

Глава 3

Сон Пирошникова

Пока Наденька, положив в сумку белую шапочку, путешествует из квартиры в квартиру, совершая утренний обход больных детей; пока летит в курьерском поезде вышеназванный дядя, давший утреннюю телеграмму; пока, наконец, происходят все другие события жизни, имеющие и не имеющие отношения к нашему герою, мы осторожно возвратимся в комнату Наденьки, чтобы застать его по-прежнему безмятежно спящим.

За время нашего отсутствия поза Пирошникова на диване несколько переменилась. Он перевернулся на спину, одну руку положил на грудь, другая свесилась с дивана, причем ее кисть легко плавала в воздухе, будто только что взяла тихий фортепьянный аккорд. Судя по всему, Пирошникову снился приятный сон…

Ах, какая это прелесть — утренний сон! Какая нега охватывает тело, когда после умывания и легкого завтрака вдруг появится возможность прилечь на диван и впасть в забытье удивительно тонкого и нежного сна, который незаметно граничит с явью, так что слышишь все звуки и голоса вокруг.

И главное еще не это! Утренний сон очищает от дурных мыслей, он дает надежду; кажется, сейчас проснешься другим, неизмеримо лучше и чище того, чем был; кажется, станет возможным начать все сначала, полюбить со всей страстью, да еще Бог знает что пригрезится! И все это дает легкий сон, часто кратковременный, не более получаса между девятью и десятью часами утра.

Именно таким сном забылся наш герой, оставив нам возможность поразмыслить над случившимся с ним несчастьем. Впрочем, как знать, очень может быть, что слово «несчастье» тут не совсем уместно, — ведь утверждают: «все, что ни делается, — все к лучшему»; однако следует признать, что положение, в которое попал молодой человек, выглядит тревожным.

В самом деле, один в незнакомом доме, без копейки денег (об это еще не упоминалось, но это так), окруженный странными и головоломными обстоятельствами, — тут есть от чего прийти в отчаянье и задуматься. По крайней мере, следует поразмыслить над тем, почему это случилось именно с Пирошниковым. И если у молодого человека не было еще времени или желания порассуждать на предложенную тему, то мы, пользуясь тем, что он спит, вполне можем позволить себе поискать причины его нынешнего состояния.

Подобные происшествия не случаются просто так и с кем попало — опыт наш тому порукой, следовательно, должно быть нечто, выделяющее Пирошникова из общего круга и способствующее знаменательному факту, каким, без сомнения, является выходка лестницы. Попробуем порыться в биографии героя, чтобы там, может быть, доискаться до его исключительности.

Начнем с детства. Именно там лежат истоки характера, там закладывается фундамент, на котором строится жизненное здание — и если оно в какой-то момент дало трещину (не так ли обстоит дело у Пирошникова?), следует искать причину не в верхнем кирпиче, но в основании.

Впрочем, здание с трещиной и даже со многими трещинами — явление поправимое; бывает хуже, когда человек строит свою жизнь без сучка и задоринки, этаж за этажом по отвесу, не допуская никаких искривлений и архитектурных излишеств. Такой дом выглядит солидно и неприступно по сравнению с вашим, слепленным кое-как из подручного материала. Но вот наступает час, когда строитель выводит здание под крышу, громоздит трубу да еще вывеску какую-нибудь приколачивает… Но тут выясняется, что дом-то под жилье не приспособлен, пуст он внутри — одни стены наружные, на которые и пошла вся энергия и выдумка строителя. Но и в этом случае все начинается с фундамента; значит, был заложен фундамент для фасада, а на прочее махнули рукой — снаружи, мол, не видать!

А бывает и так: затуркают человека в детстве, затолкают — того нельзя, об этом и думать не смей, не по Сеньке шапка; заложит он, доверчивый, маленький свой фундаментик и начнет ковыряться потихоньку. А потом, глядишь, стало ему мало места, силу набрал, ему бы размахнуться этажей на двадцать, но боится. Всего боится, а себя в первую голову. Ладно уж, доживу в хибарке!

Если же вернуться к Пирошникову, то у него, надо сказать, здание заложено было с размахом, но продвигалось как-то рывками и очень медленно. Будто он все время чего-то ждал: то образования, то повзросления, то компании, то случая, а то просто когда ему пожелается.

Отец Пирошникова был моряком, прошел молодым человеком войну, после женился на дочери ученого-ботаника, умершего в блокаду. Мать Пирошникова тоже перенесла блокаду, будучи совсем молоденькой девушкой; это наложило отпечаток на ее характер и здоровье — она была худа, тиха и грустна; отец Владимира часто называл ее «дистрофиком» — когда с нежностью, а когда и с раздражением: нрав у него был крутой.

Владимир родился лишь на восьмом году замужества. Рождение его еще более подорвало силы матери; она стала потихоньку чахнуть, увядать без жалоб и упреков — будто медленно и обреченно исчезала из жизни… во всяком случае, потом, после ее смерти, так стало казаться Пирошникову. Тогда он об этом не думал.

Родители любили сына каждый по-своему: мать нежно, но несколько скрытно, не позволяя себе бурных проявлений любви (она вообще не допускала открытых проявлений чувств); отец же, напротив, часто переходил от восхвалений к раздражению и даже ярости, когда что-то было не по нему. Отец был сильной, но грубой, в сущности, натурой, от которой страдала мать, и Владимир всегда внутренне принимал ее сторону, когда они ссорились или когда отец, придя из плаванья, вдруг ни с того ни с сего обрушивал на нее свои подозрения, которых наш маленький тогда герой не понимал.

Отец часто говорил с сыном о его будущем, причем рисовал картины феерические. Его мало смущало то обстоятельство, что мальчик не мог оценить этих фантазий в полном их блеске; он видел сына то знаменитым ученым с мировым именем, то не менее значительным писателем, а то даже актером (последнее, правда, реже), но во всех этих прожектах главной была внешняя сторона — успех, слава, власть, деньги, красивая и наполненная впечатлениями жизнь, которая, казалось, придет сама собою… нет, даже свалится к ногам, стоит только Владимиру окончить то, что положено: школу, институт, аспирантуру и тому подобное. Справедливости ради нужно сказать, что о роли труда тоже говорилось, но тут же добавлялось: «А тебе, с твоими способностями…» — так что получалось все-таки, что главное — это и есть способности, ставящие человека над другими и служащие орудием успеха.