Мария — королева интриг - Бенцони Жюльетта. Страница 40

Одних только Шеврезов не коснулась эта злая воля. Напротив, они чувствовали себя при дворе лучше, чем когда-либо. Их изысканность и элегантность завоевали им благосклонность золотой молодежи королевства, которая буквально рвала друг у друга из рук их приглашения. Клод охотился с королем, который часто принимал его наедине, и Шеврез был так счастлив, так рад подобной чести, что не беспокоился о том, что происходило во дворце. Мария была еще сильнее влюблена в Холланда и бесстыдно афишировала связь с ним, к тому же она подружилась с Бекингэмом и часами болтала с ним тет-а-тет, не заботясь о печальных последствиях этих бесед. Ла Мот-Уданкур, поддерживавший постоянную переписку со своим кузеном Ришелье, резко осуждал ее. «Мадам де Шеврез, — писал он, — ежедневно проводит пять или шесть часов наедине с Бекингэмом: Холланд уступил ему свою добычу!» Иными словами, отдал ему свою любовницу.

На самом деле ничего подобного не было. Мария слишком любила Генриха, чтобы даже в мыслях изменять ему. К тому же ее беременность близилась к завершению. Однако ей очень нравился Стини, и, не замечая того зла, что он творил, она всячески пыталась примирить его с Анной Австрийской. Последняя и составляла единственный предмет их разговоров: как возвратить былую благосклонность, добиться, чтобы Анна согласилась вступить в переписку с Бекингэмом, а потом и встретиться с ним. Мария, обычно не слишком любившая писать, испещряла страницу за страницей, обсуждая со своим «милым другом» каждую фразу, прежде чем отослать их в Париж.

Их еще больше сблизил один случай.

В тот вечер Бекингэм давал в Иорк-Хаузе, своем дворце на берегу Темзы, праздник в честь мадам де Шеврез. Приехал и король, однако королева присутствовать отказалась. Она теперь знала все о происках герцога и, не обвиняя Марию в соучастии, не желала тем не менее переступать порога дома человека, превратившего в кошмар ее брак, который обещал быть таким счастливым.

Мария, разумеется, была великолепна в своем черно-белом туалете, сверкающем рубинами и бриллиантами, — и это несмотря на беременность, которая с каждым днем не только не портила ее, но, наоборот, делала еще более обворожительной. Широкие, по последней моде, юбки скрывали несколько изменившуюся фигуру и подчеркивали пышную грудь, открытую почти до неприличия. Задора у нее также ничуть не поубавилось. Она не пропускала ни единого танца, многие из которых танцевала с хозяином дома, в чьи обязанности входило приглашать и других дам.

Около часу ночи он подошел к ней, чтобы вновь пригласить на танец, но она нахмурила брови и, вместо того чтобы последовать за ним в центр гостиной, сослалась на усталость и изъявила желание немедленно переговорить с ним наедине. Он повел ее в подсвеченную тень садов, не успев даже поинтересоваться причиной такой срочности.

— С кем вы танцевали после нашего последнего бранля?

— Думаете, я помню? С моей племянницей Эрендел… С леди Стрэтфорд, с леди Монтэгю. А в чем дело?

— На вас были алмазные подвески, которые мне некогда было поручено передать вам?

— Почему вы говорите «были»?

— Потому что двух не хватает. Глядите, — добавила она, приподнимая два обрывка ленты, на которых они держались. — Видите?! Их аккуратно срезали! Но кто? Бекингэм принялся размышлять вслух:

— Ни у одной из этих трех дам не было причин желать мне вреда: все они нежнейше ко мне привязаны. К тому же орудовать ножницами прямо в танце, на глазах у всех, мне кажется не так-то просто.

— Не случилось ли вам иметь приватный разговор с графиней Карлайл? В интимной обстановке?

— Люси?.. Нет, это невозможно! Одна из наиболее, знатных дам, дочь герцога Нортумберлендского…

— Может, и так, но она была вашей любовницей, и, если верить нашим знакомым, любовницей чрезвычайно ревнивой. К тому же через своего супруга она осведомлена о ваших приключениях в Париже и в Амьене, и если она любит вас, то должна ненавидеть королеву!

— О, она прекрасно умеет ненавидеть, но на что ей эти подвески?

— Какой же вы наивный! — удивилась Мария, потрепав его по щеке кончиком веера. — Да она же просто отошлет их королю Людовику или даже кардиналу. Вчера вечером я видела, как она долго беседовала с Ла Мот-Уданкуром. Если эти чертовы безделушки попадутся королю на глаза, королева пропала! Развод неминуем, тем более что она так и не подарила королевству наследника.

— Тогда ей нужно будет лишь прийти ко мне, мои объятия будут широко раскрыты, и все мои богатства будут у ее ног…

— ..а ваша жена и дети? Честное слово, вы просто грезите наяву, мой милый. Как бы высоко вы ни взлетели, этого все равно будет недостаточно для испанской инфанты, — презрительно осадила его герцогиня.

— Вы правы, боюсь, что завоевать ее можно лишь с помощью шпаги и пушек тех кораблей, что в недалеком будущем перенесут меня во Францию. А пока пойдемте со мной!

Он взял ее под руку и отвел в свой рабочий кабинет, где, сев за стол, он быстро набросал письмо. Одновременно он позвонил, и вскоре появился слуга.

— Это письмо доставить в адмиралтейство, срочно. Меньше чем через час гонцы должны быть готовы отправиться выполнять мои приказания.

Человек исчез. Мария проводила его взглядом, сидя в кресле.

— Что вы задумали?

— Закрыть все английские порты. Не забывайте, что я министр морского флота. К тому же все, кто захочет подняться на борт любого судна, будут обысканы с ног до головы, будь то мужчины или женщины. Наконец…

На еще один звонок явился другой слуга, которому было велено разыскать ювелира герцога и, при необходимости, вытащить его из постели. Что и было исполнено с поразительной быстротой.

— Не проще было бы, — с легкой усмешкой заметила Мария, — вызвать сюда леди Карлайл и самому обыскать ее, раз уж вы с ней так близко знакомы?

— Она покинула бал в тот самый момент, когда я привел вас сюда, и если подвески должны отправиться во Францию, то они уже в пути.

Перкинс, ювелир, появился несколько минут спустя с заспанной физиономией человека, которому помешали выспаться всласть. Однако он тотчас проснулся, услыхав заказ: изготовить две подвески, схожие с теми, что ему показали, да к тому же в кратчайший срок, так что ему следует собрать свой инструмент и на время обосноваться в Йорк-Хаузе, куда будут доставлены необходимые драгоценности. Бедняга начал с того, что воздел руки к небу:

— Пять дней, ваша светлость? Мне ни за что не успеть!

— Пригласите своих помощников, если угодно, но работа должна быть сделана за пять дней, и каждый принесет вам по тысяче ливров! Впрочем, если вы не уложитесь в срок, такая же сумма будет удержана с вас за каждые сутки промедления!

К этому нечего было добавить. Поручив Перкинса заботам мажордома, который должен был предоставить ему комнату, Бекингэм наполнил два бокала аликантским вином и протянул один Марии. Она взяла бокал с насмешливой улыбкой:

— Порой я вас не понимаю, друг мой. Почему пять дней, а не шесть или семь? Вы вогнали беднягу в пот!

— Почта отправляется во Францию в пятницу, следовательно, на шестой день. Выберите сами, кому мы можем доверить без опасений драгоценный пакет, а также человека, которому его нужно будет передать.

Мадам де Шеврез с сожалением вспомнила о Габриэле, который мог бы стать идеальным посланцем, но нужно было придумать что-то другое:

— Я безоговорочно доверяю Перану, моему кучеру. Он служит мне с самого моего детства, и это человек чрезвычайно надежный и неболтливый. Он по природе молчун и обычно произносит не более трех слов в день. Он передаст драгоценности мадам де Верней или Луизе Конти, но я предпочла бы первую: она отвечает за туалеты королевы и без труда сможет вернуть подвески на место… Думаю, сложностей не возникнет, он хорошо знает их обеих.

В следующую пятницу Перан отбыл во Францию с депешами, адресованными в Париж. Марии не составило никакого труда получить согласие постоянного посла в Лондоне, графа Ла Венер де Тийера, на отъезд Перана вместе с посольскими гонцами под предлогом того, что ей нужно срочно привезти убор, оставшийся на улице Сен-Тома-дю-Лувр.