Агитрейд - Житков Андрей. Страница 13

— Ну да, а лейтеха-стоматолог пидором оказался, командира полка соблазнил, — рассмеялся Костя.

Скрипнула калитка, и во дворе раздался афганский говор. Костя с Митей соскользнули с помоста, прилипли к дверям. Во двор входили бородатые люди в запыленной одежде с автоматами. Один нес на плече ковер, другой — складной велосипед, третий — большой тюк. Митя никогда раньше не видел их.

— Видишь, духи тоже люди — подворовывают при случае, — прошептал взводный, подмигнув.

Двое афганцев внесли во двор самодельные носилки, осторожно опустили их на землю. В сгущающейся темноте не было видно, кто лежит на носилках.

— Ну, я говорил, наши кого-нибудь грохнут! — Костя подтолкнул Митю в бок и выставил большой палец.

Последним вошел Хабибула. Он сел на колени перед носилками и стал что-то говорить низким голосом. Костя с Митей переглянулись.

Во дворе появился парень, он вел за собой сутулого старика в чалме.

— Это ихний мулла, — прошептал взводный. — Ему лет двести. Сейчас молиться будут.

Действительно, афганцы расстелили платки, опустились на колени. Мулла что-то приказал Хабибуле. Чернобородый поднялся и направился к сараю. Они отпрянули от дверей.

— Ты только не бзди, Кычанов! Если что, я первый, поживешь еще!

Хабибула зазвенел ключами, снял замок, отодвинул засов. Он включил яркий фонарь и направил на шурави. Они вжались в стену сарая.

Яркий луч осветил Митино лицо. Он сощурился. Хабибула заговорил.

— Слушай, он хочет, чтобы ты сходил к Мертвой реке… и ручью в роще. Воды надо набрать. Очень быстро сходил, — перевел взводный. — Ботинки надень, в темноте ноги собьешь.

Митя напялил на ноги ботинки и вышел из сарая. Хабибула закрыл сарай, ушел в дом.

— Беги, Кычанов, беги! — раздался за спиной взволнованный шепот Кости. — Ночь сегодня темная, духи с рейда, постов нет. Перейдешь ручей за рощей и в горы уходи. Держись по солнцу на юго-восток. Выйдешь к дороге, там тебя наши подберут. Иначе хана нам обоим, понял?

Митя почти не слышал, о чем говорит взводный — он испуганно смотрел на Абдула, лежащего на носилках. Его ноги были обмотаны окровавленными тряпками, лицо покрылось мелким бисером пота. Абдул тяжело дышал и беспрестанно облизывал высохшие губы. Хабибула вышел из дома с двумя глиняными кувшинами. Протянул их Мите. Митя взял кувшины и побежал. Он бежал, пока хватило сил. Недалеко от валунов упал, чувствуя, как сердце рвется из груди. Подумал, что зря в последнее время курил так много чарса, поднялся и пошел, стараясь успокоить сердцебиение. Посреди Мертвой реки он вывернул из глиняного гнезда крупную гальку. Углубление тут же стало заполняться водой.

Митя вдавил кувшин боком в глину, наклонился, вглядываясь в черную воронку горлышка, убедился, что кувшин потихоньку заполняется, и пошел дальше. В роще было совсем темно. Ветер шумел в кронах деревьев. Нити шелковых паутин носились по воздуху, кружились, взмывали вверх, прижимались к земле, опутывая траву. Одна из таких нитей коснулась его лица, и ему вдруг стало жутко. Он резко обернулся, боясь увидеть человека, сотканного из этих нитей, но увидел только рваное шелковое покрывало на ветвях орешника, побежал, стараясь не думать о том, что у него за спиной. Наконец увидел мшистые камни с беззвучным ручьем и обрадовался. Сунул кувшин под ледяную струю. Ветер сгонял из-за гор тучи, и скоро луна с выщербленным боком, недавно поднявшаяся на небо, стала не видна. Мите опять показалось, что кто-то стоит сзади, и в то же мгновение за спиной раздался шорох. Он в ужасе вскочил, перепрыгнул на другую сторону ручья. То ли чья-то покрытая шерстью рука исчезла в кустарнике, то ли просто качнулась ветка. “В горы уходи, на юго-восток. Иначе хана нам обоим…” — всплыли в голове слова взводного. Он развернулся и, не оглядываясь, побежал к горе. Кувшин переполнился, и вода заструилась по его глиняным бокам. Склон оказался крутым. Митя карабкался по нему, выбиваясь из сил, но ноги соскальзывали, и он катился на животе вниз вместе с потоком песка и камней, как тогда в рейде Чуча. И вдруг он понял, что не может никуда уйти. Полежал немного, отдышался, спустился к ручью, сунул голову под струю, поднял мокрый кувшин и направился назад. Ветер приутих, и паутина призрачным ковром улеглась на земле. Прежде чем выйти из тутовой рощи, он снова оглянулся, и снова то ли зверь, то ли призрак показался ему среди ветвей орешника. Пошел мелкий дождь. Капли шумно сыпались на валуны, на гальку, смывали с лица пот. Второй кувшин ему пришлось искать в темноте, впрочем, нашел он его довольно быстро, облизнул горлышко, почувствовав сладковатый привкус, и заторопился к горе, к покрытому пеленой дождя кишлаку.

Во дворе было все так же многолюдно, горело несколько фонарей. Носилки поставили под навес около дома. Митя, тяжело дыша, протянул кувшины Хабибуле. Хабибула передал их мулле. Мулла поставил кувшины у ног Абдула, пробормотал что-то, стал разматывать окровавленные тряпки.

Митя отшатнулся — вместо ног он увидел обломки костей.

Хабибула заметил его испуг, глянул на него зло, грубо подтолкнул к сараю. Когда он запер дверь, Митю вырвало желчью. Он отошел подальше, упал на солому.

— Не ушел? — раздался с помоста голос Кости.

— Не смог, — прошептал Митя. — Не забраться там. У Абдулы ног нету.

— Мина. Поди, сами и понаставили. А ты дурак! Если он умрет, они нас обоих кончат. Меня бы послали, я б ушел.

— Не смог, — повторил Митя и отер горечь с губ. — Меня с горы кто-то вниз толкал, а в роще паутина летает, бегает кто-то.

— Ну да, тутовые духи шелк стерегут, будут нам саван прясть, — Костя невесело усмехнулся. — Залезай, спать будем!

Митя забрался на помост, улегся ничком. Его била мелкая дрожь.

— Им же вода нужна была!

— А, ну понятно! Сострадательный ты наш. Душманов пожалел. Посмотрим, что они с тобой завтра за твою жалость сделают…

Сейчас они его мертвой водой промоют, живой заживят. Сказки все это, Кычанов, в госпиталь его надо. Господи, какому ж богу молиться, чтоб Абдульчик-бача живой был. Ты молись, Кычанов, молись, завтра для нас воду понесешь!

Во дворе мулла читал молитву, жгли какую-то пахучую горькую траву. Дрожь не проходила, и он чувствовал, что внутри все горит.

— Что-то плохо мне.

Костя потрогал его лоб, вздохнул и стал укрывать сеном.

— Хороший ты парень, Кычанов. Добрый, душевный. Поспать тебе надо, а утром будешь огурцом. Больным нельзя умирать, — взводный повернулся к нему спиной и громко зевнул.

Дождь кончился. Митя долго не мог уснуть, все прислушивался к непонятным разговорам за стеной сарая, вдыхал горький запах травы.

Он вспоминал дом и маму. Хотелось плакать. Вскоре он понял, что Костя тоже не спит, а только притворяется спящим. “Храбрится, а сам такой же”, — подумал Митя…

Он открыл глаза и увидел, что уже утро. Костя сидел рядом с ним на помосте и забивал косяк. Во дворе раздавался стук — долбили камень.

— Умер он, — сказал Костя просто. — Недавно унесли.

Митя спрыгнул с помоста, припал к двери. Посреди двора перед плоским камнем на корточках сидел парень в афганской рубахе и шароварах черного цвета. В руках он держал зубило и молоток. Удары его были коротки и точны. Он сдувал пыль с камня, чтобы видеть буквы, иногда от усердия высовывал язык и водил им из стороны в сторону по обветренным губам. Закончил, полюбовался своей работой. Вынул из кармана шаровар пачку “Ричмонда”, закурил. Выкурив сигарету, он поднялся, размял затекшие ноги, взял камень под мышку и вышел со двора.

Митя отошел от двери, с тоской поглядел на струящийся сквозь щели утренний свет.

— Что теперь будет?

Взводный протянул ему косяк.

— На, весь кури, не хлызди. Ты свой, я свой. Помянем душу раба божьего Абдула, пусть земля ему пухом, — Костя дал ему подкурить.

— Почему же так? — растерянно сказал Митя. — Люди живут без ног.

— А я знаю? — взводный сделал глубокую затяжку. — Не помогла, значит, вода.

Митя докурил косяк до конца и улегся внизу на соломе. Сарай тут же качнулся, будто началось землетрясение, в щели тонкими нитями заструилась белая паутина. Он увидел чьи-то внимательные глаза, которые смотрели на него в щель потолка, вскочил, быстро залез на помост, прижался к Косте.