Окна Александра Освободителя - Жоров Алексей Андреевич. Страница 16
Отец был в неделе пути от столицы, я же был в шоке и ярости и приказал их допросить с пристрастием. Воры выдали всё, где. в каком банке, если поместье, то на кого оформлено. Палачу утром достались лишь подобия людей, коих я приказал повесить, чтобы не мучились. Палача предупредил, что если верёвка оборвется, то следующим будет он. На место министра и заместителей назначил тех молодых сотрудников министерства, благодаря их доносам в третье отделение которых и начался весь сыр-бор. Нет, схемы увода в их бумагах не было, но вот то что тратят министры в разы больше, чем получают, значилось большими буквами. Всё было не то, всё не так, моя встреча с отцом, во многом из-за того, что власть мне была нужна для проведения в жизнь задуманного да и понравилась мне самому. интересным следствием того, что имущество Конкрина сотоварищи оказалось у меня явилось не только полная финансовая поддержка уже существующих проектов, но и то что только в Окрестностях Петербурга мне теперь принадлежало 15000 душ крепостных мужского полу. Имения были записаны на родственников, но проблем с добровольным возвращением украденного не возникло. Так что через три дня тысяча человек мужиков из этих 15000 стояли на помосте, избранные на скорую руку местными сходами, да и о беглых из этих деревень слышно не было, скорей туда бежать стали после слуха, что имение цесаревичу отошло. Петербург, это не Москва, народу здесь поболее, но сцена разыгрывалась та же. Лишь бумаги я в этот раз сам не подписывал, лишь раздавал ларцы и принимал поклоны до земли. Площадь для обеспечения безопасности на этот раз окружали жандармские части и артиллеристские полки. После организации 27 товариществ из бывших деревень и сёл, я обратился к народу. Как вы знаете, сказал я, в прошлый раз во время массового освобождения я спел песню, посвятив то сочинение героям отечественной войны двенадцатого года. Сейчас же муза, посетившая меня, оставила в моей голове песню о тех, кто сделал многое и в той войне и после, чтобы эта победа была не напрасна. Я имею в виду события 25-го года, именно гром их пушек поставил точку в вопросе «Быть ли России?». Когда пушки верных царю полков не дали на радость соседей-врагов разгореться пламени гражданской войны. Эти революционеры хотели свободы для крестьян, но свободы без земли, а зачем крестьянину такая свобода? Они хотели породить не собственников, готовых ради страны на всё, но лишь хотели убрать царя, чтобы править в своих наделах полновластными хозяевами. Так что вам я посвящаю эту песню, моим верным Артиллеристам.
На морозном воздухе, как звон колоколов, прозвучал перелив струн и полилась песня:
Этой ночью уснуть мне не удалось, ибо из тысячи мужиков домой, унося оружие договоры и ларцы, ушло лишь пятьсот. Остальным, тем кто хоть раз в жизни держал огнестрел, я два дня, оставшихся до приезда родителя, учил стрелять и два дня вдалбливал в их чугунные головы их роли. Поняло мой замысел до конца из их среды человек десять. четыреста крестьян было вне дворца, из той сотни, что внутри, лишь у этих десятерых ружья были заряжены, у остальных нет. Вокруг дворца было кольцо оцепления, артиллеристы и переодетые в их форму крестьяне. Перед тем, как кортеж отца подъехал к дворцу, все офицеры артиллеристы были вызваны мной во дворец и там изолированы в отдельных покоях, командовать были тут же направлены верные мне синемундирники, переодетые в артиллеристскую форму. Когда придёт время стрелять, вернём профессионалов, а сегодня мне надобны верные.
Сила была на моей стороне, и сегодня я хотел выторговать у отца максимально возможные уступки, можно считать, что оправление, ибо после второго освобождения до меня дошли слухи о сильном дворянском ропоте. Меня переполняло чувство. которое возникает у тех великовозрастных сыновей, коих идёт проучить отец, не подозревая, что сила его уже меньше чем у них. Мне казалось, что я могу то, чего так и не решился сделать он – прибить щит на ворота и расправить плечи, оторвав взгляд от «просвещённой» Европы, задавить заокеанскую злокачественную опухоль стяжателей, которые в будущем загребут золото Аляски и Калифорнии и смогут стать смертельными врагами Империи Россов.
До отца, конечно, доходили слухи и самая разная информация обо мне, отличающаяся от той, что была в моих письмах, но правильных выводов он не сделал, когда же кавалькада императора проехала мимо артиллеристского полка, все привычно отдавали на караул, крестьяне же, из тех кто не умел этого делать, были сосредоточены за домом. Несколько военных из свиты остановились узнать, почему другие офицеры, но царь спешил вперёд, а те кто внизу отвечали «не могу знать» до тех пор, пока царь не скрылся во дворце, а тогда споро заломали любопытных. Когда отец с небольшой свитой проследовал внутрь, двери были закрыты, а оставшимся снаружи было передано, что царь ждёт их в другом крыле дворца, куда они и были препровождены. Несколько сот крестьян, блестящих штыками и одетые в артиллеристскую форму, при четырёх пушках, заряженных картечью, показались им весьма хорошим аргументом, чтобы сложить оружие. Царя отсекли от остальной свиты во время его входа в кабинет, остальных обездвижили опытные, побывавшие на турецком фронте, казаки.
Отец, попав в гордом одиночестве в залу, был бледен, он окинул взглядом меня, моих приближённых и крестьян. Повысив тон, почти до крика, он потребовал должных объяснений в самоуправстве, что 25-й год я тут устроил и мать этого не вынесет. Когда минут через десять он выдохся, Арсеньев взял со стола подсвечник с тремя свечами, подошёл к окну и сделал несколько кругов свечами. За окном послышались постепенно приближающиеся крики, становившиеся на морозном воздухе всё чётче и сплочённее:
– Александр, Освободитель!
Кричали, надрываясь, сотни глоток и их негромко поддержали, как было оговорено, крестьяне в зале и моя свита – мои заводчики и железнодорожники. Арсеньев повторил знак ещё раз и шум затих. Заговорил я:
– Как сказал столь любимый тобой Наполеон, когда-нибудь в России появиться Царь со стальными яйцами. Хочу надеяться, что этим царём станешь ты. В указе лежащем на столе, ты передаёшь мне некоторые полномочия и назначаешь канцлером. Твоя охрана в будущем будет осуществляться моими людьми, к тому же тебе придётся подписать документ без даты, где ты всю власть передаёшь мне.
Отец немного успокоился и спросил, зачем мне такая власть?
– Для того чтобы осуществить то, чего ты сделать так и не решился. Первым делом я освобожу 9 миллионов мужиков из государственных крестьян, и это я сделаю в ближайший месяц, чтобы всё не потонуло в проволочках, как в твоих крестьянских комитетах. Я отпущу поводок флоту, и он принесёт мне проливы, я усилю жандармов, и они наденут поводок на глотки недовольных.
Отец, оказывается, он всё это время сдерживался, отпихнул Арсеньева от окна, распахнул его и взорвался рёвом:
– Измена! Гвардия, ко мне! Изменник…
Больше ничего сказать он не успел. Один из стоящих в зале крестьян, лицо которого носило старые шрамы от кнута, откинул от себя незаряженное ружьё и стремглав кинулся к Императору. Я успел крикнуть лишь: «Нет!», когда он обхватил отца и на скорости выбросился с четвёртого этажа на заледеневшие ступени.