Дневник Дельфины - Жуайе Одетт. Страница 7

Он взорвался. Голос его гремел и тон был угрожающим:

— Ты принимаешь меня за идиота! Послушай хорошенько. Надаль: либо дверь была открыта и кто-то за это отвечает… И ответственный должен быть выброшен из театра… Либо… Я выясню этот вопрос. А ты ответь мне: допустим, вы с Морель пошли за книжкой, но как вы оказались на крыше, почему вы там оказались?

Я собрала все свое мужество.

— Хотели там поиграть…

Казалось, Дюмонтье очень доволен моим ответом.

— Вот, наконец! Мы начинаем понимать друг друга! Вы были одни, Морель и ты?

Я не ответила, и он спросил снова:

— Ну, так вы были одни, Морель и ты?

Я вспомнила о своих подружках: не предать их, не ябедничать! Зачем подвергать наказанию всех, говорили они. Я скажу неправду, чтобы спасти их.

— Да, месье. Мы были одни.

А Дюмонтье продолжал:

— Что касается твоей подруги, сейчас мы о ней не будем говорить. Что же до тебя, то надо отбить у тебя охоту забавляться, особенно здесь — в театре. Я забавляюсь, как ты думаешь? Последний раз спрашиваю: как вы проникли на крышу?

Я призналась:

— Через дверь, где написано «Вход воспрещен».

Дюмонтье еще больше разозлился.

— Это немыслимо! Дверь всегда заперта, таково правило, и это правило строго соблюдается.

Конечно, я ему сказала только часть правды, но то, что я сказала, было правдой. Ложью могло бы стать то, чего я ему не сказала. Но правда заключалась в том, что мы нашли ключ, что кто-то запер дверь, когда мы с Бернадеттой еще оставались на крыше, и что из-за этого мы хотели вернуться через Ротонду, разбив стекла одного из окон.

Дюмонтье не хотел верить, что мы были заперты, я понимала: это из-за того, что он боялся за себя и за тех, кто отвечал за безопасность. Он не хотел и слышать, что туда мы прошли через дверь и только возвращались через окно. И он так взбесился оттого, что я все время повторяла одно и то же, что даже сказал: если бы я была его дочерью, он влепил бы мне пощечину!

В его кабинет вошла дама. Высокая блондинка — инспектор полиции. Дюдю, наверное, и не мечтал увидеть подобного инспектора, да и я тоже. Никогда бы не подумала, что существуют такие приятные на вид полицейские! Но это был еще не повод ей доверять…

Поскольку Дюмонтье ужасно удивился, увидев ее, она пояснила, что дела, в которых замешаны дети, часто поручают женщинам. Но, тем не менее, она ведь полицейский…

Дама очень приветливо посмотрела на меня. Она хотела все знать — и она тоже! Я опять повторила все с самого начала. Это была правда, вот только я не выдала никого из подруг.

Инспекторша сказала Дюмонтье, что увидится со мной позже, а сейчас хотела бы поговорить с ним. Дюдю, казалось, готовится к защите — так, будто его собирались в чем-то обвинить.

— Хорошо, поговорим, мадам. Но предупреждаю вас, мой рапорт уже готов. Все в порядке, он отпечатан в нескольких экземплярах: для дирекции, для социального обеспечения, для страховки, для полиции, если вам угодно…

Инспекторша любезно ответила:

— Да, нам угодно.

Но, должна признаться, ее любезность как-то не успокаивала.

После этого надзирательница отвела меня в столовую. Дюмонтье велел ей не выпускать меня из виду. Он несколько раз повторил:

— Не отпускайте ее! Слышишь, я не хочу, чтобы тебя выпускали из виду! Не хочу! Держите ее в ежовых рукавицах! Покруче!

И выглядел при этом он довольно злобно.

Когда мы шли по коридору, направляясь к столовой, надзирательница сказала:

— Просто невозможно поверить — он принимает тебя за Аль Капоне!

— Аль Капоне? Кто это? — спросила я.

— Жуткий бандит.

Но я же все-таки не была «жутким бандитом»! И мне никто не собирался рубить голову. Надзирательница вообще очень мило себя вела. Она попыталась объяснить мне, что происходит.

— Понимаешь, не хотела бы я сейчас оказаться на его месте: мне куда спокойнее. Каждая по отдельности, вы еще ничего, но все вместе совершенно невыносимы. Ему от вас достается, месье Дюмонтье. И не только от вас — мальчики почти такие же ужасные!

Я больше не слушала, что она говорит. Я снова вспомнила про Аль Капоне. Конечно, он преувеличивает, этот Дюдю, но все равно впереди меня не ждет ничего хорошего.

Когда я пришла в столовую, девочки обедали, и было видно, что они с тревогой ожидали моего появления.

Я села на свое место. Сразу же посыпались вопросы:

— Ну, тебя допрашивали?

— Сильно досаждал тебе Дюдю?

— Что ты ему сказала?

Я успокоила подружек:

— Ничего.

Вера закричала «Браво!», а Кики не поверила:

— Правду говоришь? Клянешься? Ты не сказала, что мы были с вами на крыше?

—Нет.

Все девочки признали: я вела себя что надо! Кики даже подняла свой стакан:

— Это надо спрыснуть! За твое здоровье!

Но Мишель была не согласна с другими. Слушая своих подруг, я лучше узнавала характер каждой из них. Дело было серьезное, и их реакция заставляла меня задуматься. Так Мишель, кажется, завидовала моему успеху у остальных. Успеху, который я охотно уступила бы кому угодно. Мишель сказала:

— Любой бы так поступил! Какой смысл подставлять всех под наказание?

Кики не согласилась:

— Нет, все-таки она поступила прекрасно…

А другая девочка сказала:

— Мы этого никогда не забудем.

Но Мишель продолжала:

— А потом, это же не мы нашли ключ! Если бы не ты и не Бернадетта, никто бы и не пошел на крышу!

Кики ужасно разволновалась от такой несправедливости:

— Чего ты умничаешь! Все, все хотели пойти на крышу, а ты — первая! Скажи, ну, скажи, разве ты туда не хотела?

Вера сделала нам знак замолчать, потому что надзирательница смотрела в нашу сторону. Но мы продолжали разговаривать шепотом.

Я попыталась успокоить подружек:

— Не спорьте, я же ничего не сказала…

Сюзон ласково посмотрела на меня и спросила:

— Почему ты не ешь?

— Не хочу. Я все время думаю о Бернадетте.

Кики, услышав это, сразу же заявила:

— Вроде бы пока все идет хорошо. Ей сделали какую-то операцию. На ноге.

На ноге! Балерине! Кто знает, сможет ли она вернуться к нам?!

— О, Боже мой!

Лицо Кики исказила гримаса боли.

— Но она спала…

Мишель тоже лицемерно вздохнула, однако добавила:

— Это хорошо, значит, и она ничего не могла сказать!

Кики, не зная, что еще такого сделать, чтобы доставить мне удовольствие, предложила свой десерт. Все остальные, кроме Мишель, последовали ее примеру. А Кики сказала:

— Теперь мы всегда вместе — на жизнь и на смерть!

Но я отказалась от их десертов. Кусок не лез мне в горло.

Все меня благодарят, пьют за мое здоровье, конечно, это приятно, но я бы легко отказалась от всех этих проявлений дружбы и признательности. Такая дружба, она, может быть, и прекрасна, но не дает уверенности, а я, не решаясь в этом признаться даже самой себе, ужасно боялась, боялась все больше и больше. Я предпочла бы, чтобы девочки тоже сказали правду и мне бы не пришлось отвечать одной за сделанную нами всеми глупость.

Высокая блондинка-инспекторша тоже пришла в столовую пообедать. Она наблюдала за нами с очень спокойным видом, но с такой полуулыбкой и таким взглядом, что хотелось отвернуться. Девочки были заинтригованы. Что здесь делает эта незнакомая особа? Я тихонько прошептала:

— Она из полиции!

Все будто онемели, и я сразу же поняла: они осознали еще лучше, какую ошибку мы совершили.

После обеда, как всегда, был урок танца. Учительница показала, что не одобряет меня, совсем мною не занимаясь, а как это ужасно — когда работаешь, а преподаватель делает вид, что тебя не существует, как будто ты не в счет.

Все шло, как обычно, и не так, как обычно. Чувствовалось: что-то произошло. Я зря старалась, мне не хватало мужества. Сердце было не на месте, и показное безразличие мадемуазель Обер ужасно расстраивало меня, я ведь понимала, что она думает. После необычайной благосклонности, которую проявил по отношению ко мне месье Барлоф, я смогла так провиниться! Учительница права: я не заслуживаю уважения!