Сталин: операция «Эрмитаж» - Жуков Юрий Николаевич. Страница 7

Между тем Верещагин с помощью выделенных ПВРК специальных нарядов частей гарнизона проводил массовые обыски в антикварных магазинах, ломбардах, лавках старьевщиков, на рынках. Вскоре многое украденное из Зимнего удалось найти. По свидетельству американского журналиста Джона Рида, кое-что было обнаружено в багаже иностранцев, уезжавших из России.

Завершились розыски похищенного только в конце января 1918 года, после ликвидации силами уже ВЧК шайки самозванных «князя и княгини Эболи», которые специализировались на кражах в Зимнем дворце.

Но еще раньше, 30 ноября, отлично понимая ответственность за свои действия, все четыре художественно-исторические комиссии приняли решение объединиться (правда, неофициально) и образовать так называемую Соединенную комиссию под руководством все того же В. А. Верещагина. Она-то и приступила к спасению брошенных на произвол судьбы владельцами художественных коллекций дворцов Шереметевых, Строгановых и других.

10 февраля 1918 года Соединенная комиссия официально объявила о своей опеке над дворцом Шереметева на Фонтанке и направила в него своего комиссара Н. Г. Пиотровского.

Шереметевский дворец являлся не только памятником архитектуры XVIII века, но и хорошо сохранившимся бытовым памятником. Он отражал жизнь одного из самых богатых в России помещичьих родов во второй половине XVIII – первой половине XIX века, хранил память о живших в нем представителях отечественного искусства и науки И. и Н. Аргуновых, О. Кипренском, П. Вяземском. Здесь находился обширный архив рода Шереметевых, редчайшая коллекция русского оружия XVI – XVIII веков. Залы дворца украшали работы кисти Ф. Рокотова, Д. Левицкого, И. и Н. Аргуновых, Пуссена, Рубенса, многих иных известнейших живописцев.

Во второй половине февраля сотрудники Соединенной комиссии начали планомерное изучение дворцов столицы, хранивших художественно-исторические сокровища Мраморного дворца, дворцов великого князя Николая Михайловича, принца Ольденбургского. К счастью, ни летом, ни в дни октябрьских боев и юнкерского мятежа они совершенно не пострадали.

Наиболее уникальные вещи из этих дворцов перевозили в хранилища Зимнего, в Эрмитаж, Русский музей, остальные описывались и под расписку передавались на временное хранение комендантам зданий. Затем пришла очередь и общественных зданий: были осмотрены помещения министерств – иностранных дел, финансов, военного, а также Пажеский корпус, полковые музеи, находившиеся в Петрограде. Все наиболее интересное, ценное из них также перевезли в хранилище Зимнего дворца.

В марте настал черед и для частных собраний. Первой была взята под охрану государства коллекция ведущего специалиста по палеографии профессора Петроградского археологического института, помощника директора Публичной библиотеки, члена-корреспондента Российской академии наук Н. П. Лихачева. За долгие годы он сумел собрать уникальные образцы письменности всех времен и народов – от египетских папирусов и клинописных табличек древнего Междуречья до образцов почерков XIX века, а также водяные знаки бумажных фабрик всех стран Европы за четыре столетия, свыше шестисот русских печатей.

Следующей под охрану перешла коллекция живописи Т. Н. Мятлевой, насчитывающая свыше ста пятидесяти ценнейших холстов. Среди них оказались произведения французского портретного искусства XVIII века, работы таких прославленных мастеров, как Доре, Ван Лоо, Сильвестр, Биго, Даржильери, Панини, Хальс и многих иных.

Затем охранную грамоту выдали на огромный дворец графа Бобринского. Эта чудом уцелевшая чуть ли не в центре столицы, на Галерной, классическая усадьба XVIII века была частично перестроена в 1823 – 1825 годах. Огромные художественные богатства, собранные несколькими поколениями Бобринских, уже через три месяца позволили приступить к созданию историко-бытового отдела Русского музея.

Наконец 11 марта 1918 года по предложению Г. С. Ятманова решено было взять под охрану произведения искусства, находившиеся в ораниенбаумских дворцах – Большом, Петра III, Китайском, Катальной горке.

Этим свои заботы о культурно-историческом наследии Соединенная комиссия не ограничила.

Она направила в Москву послание, выразив в нем озабоченность судьбою таких усадеб, как Кусково, Остафьево, Михайловское, и подготовила заодно список тех, которые следовало взять под охрану: Марьино и Выбити – в Новгородской губернии. Михайловское, Тригорское, Петровское – в Псковской, Полотняный Завод – в Калужской, Отрада, Архангельское, Ярополец, Никольское-Урюпино – в Московской…

Беспокойство комиссии было обоснованным: прошел год, как напуганные начавшейся революцией помещики бежали из усадеб, и все чаще доходили до столицы сведения о разорении и гибели дворянских гнезд. Крестьяне самовольно делили не только помещичью землю, инвентарь, но и имущество, среди которого были старинная мебель, музыкальные инструменты, фамильные портреты. Особая опасность угрожала семейным архивам, не представлявшим, с точки зрения неграмотного крестьянина, никакой ценности.

Многие в этой ситуации злобствовали, рассуждая о «гибели России», о «разочаровании в народе-богоносце», который якобы еще «не дорос до революции». Лишь немногие понимали: этот приступ гнева крестьянства естествен, предопределен всем многовековым прошлым.

«Почему дырявят древний собор? – писал Александр Блок в знаменитой статье „Интеллигенция и революция“ (январь 1918 года). – Потому, что сто лет здесь ожиревший поп, икая, брал взятки и торговал водкой.

Почему гадят в любезных сердцу барских усадьбах? – Потому, что там насиловали и пороли девок: не у того барина, так у соседа.

Почему валят столетние парки? – Потому, что сто лет под их развесистыми липами и кленами господа показывали свою власть: тыкали в нос нищему – мошной, а дураку – образованностью» [19].

И письмо, и список отражали как заботу Соединенной комиссии о сохранении историко-культурного наследия, так и ее неосведомленность, незнание того, что происходило вдалеке от столицы. А тем временем в провинции происходило то же, что и в Петрограде.

Так, II съезд Советов Рязанской губернии в конце февраля 1918 года среди прочих принял и резолюцию о народном образовании. А в ней отмечалось: «Принимая во внимание, что только народ, сознающий свои интересы и ясно представляющий свои цели, может спасти революцию и создать основы новой жизни, губернский учредительный съезд Советов постановил… создать Комиссию по охране искусств и библиотек» [20].

Сразу же сформированная комиссия направила своих «разъездных агентов» для осмотра усадеб. К сожалению, она опоздала. Как впоследствии вспоминал первый губернский комиссар просвещения Воронков, действовать пришлось в период погромов имений, сопровождавшихся таким наплывом антикваров из Москвы, что только в Раниенбургском уезде они образовали целый поселок, скупая картины, книги, мебель, бронзу, фарфор – все уцелевшее после уничтожения усадебных домов князей Кропоткиных, Шаховских, Волконских, Долгоруковых, графини Толстой, Семёнова-Тян-Шанского.

В сходном положении оказались весной 1918 года и другие губернские органы охраны памятников, возникавшие без каких-либо указаний или распоряжений из столицы в Орле и Смоленске, Владимире и Пензе, даже в далеком сибирском Томске. Их сотрудники, движимые лишь добровольно взятой на себя ответственностью, колесили по проселкам, спасали, везли в губернский центр все уцелевшее после «черного передела». И ведь находили, спасали, создавая на пустом месте первые в своем крае картинные галереи, художественные музеи.

По-иному развивались события в Москве, где инициатором сохранения культурно-исторического наследия выступили не специалисты-искусствоведы, а Московский Военно-революционный комитет. 19 ноября в его адрес поступило заявление рабочих и служащих имения князей Юсуповых Архангельское с просьбой сохранить его в полной неприкосновенности, сберечь находившиеся в нем художественные богатства.