Ночные тайны королев - Бенцони Жюльетта. Страница 45

А через неделю Жанна умерла. Пропитанные ядом перчатки, которые флорентийка советовала надевать на ночь, чтобы смягчить кожу рук, сделали свое дело. Марго могла больше не опасаться, что скучная свекровь помешает ей одеваться так, как хочется и как велит мода.

Брак между Генрихом Бурбоном и Маргаритой Валуа был заключен восемнадцатого августа 1572 года в парижском соборе Нотр-Дам, причем церемонию омрачил один неприятный эпизод. В ту самую минуту, когда невесте следовало произнести решительное «да», она засомневалась и принялась беспомощно оглядываться по сторонам, как бы подыскивая подходящий для бегства путь. Карл IX, и без того пребывавший в дурном расположении духа (ему не нравились ни Наваррец, ни многочисленные дворяне-протестанты, находившиеся в свите Бурбона и не скрывавшие своего презрения к бесовскому городу Парижу), так рассердился на сестру, что сильно ударил ее кулаком по затылку. Несчастная охнула и, едва не лишившись от боли сознания, опустила голову. Священник, видевший лишь, что ее высочество кивнули, повел церемонию дальше и объявил принца-гугенота и принцессу-католичку мужем и женой.

Спустя пять дней, когда в Лувре еще продолжались торжества, радушные хозяева перерезали почти всех своих гостей-протестантов. Это случилось ночью, которая вошла в историю под названием Варфоломеевская, ибо назавтра отмечался праздник святого Варфоломея.

Из королевского дворца безумие выплеснулось на улицы Парижа. По мостовым текли потоки крови, и Сена стала красной и горячей. Если бы не непонятное снисхождение Карла IX, его сестра в ту страшную ночь сделалась бы вдовой… тем более что этого, кажется, очень хотела Екатерина. Но король дал Наваррцу возможность ускользнуть, а сама Маргарита пережила кошмарные часы, потому что в ее спальню, надеясь на защиту своей государыни, сбежалось множество дворян-гугенотов, которые умоляли спасти им жизнь.

– Я – сестра повелителя Франции! – кричала Марго убийцам, опьяненным запахом крови и потому беззастенчиво врывавшимся в королевскую опочивальню. Но лучники только яростно сопели и резали свои жертвы, не обращая внимания на то, что заливают алой влагой белоснежную ночную сорочку Маргариты.

И только одного своего подданного удалось ей уберечь, уложив на кровать и прикрыв подушками. Король Генрих IV надолго запомнил, как благородно вела себя его жена в ночь святого Варфоломея, и много позже, когда он уже совершенно охладел к ней и называл в письмах недостойными словами, отчаянно настаивая на разводе, он все-таки хранил в памяти слова, сказанные ею тогда в обагренном гугенотской кровью Лувре: «Я спасла бы всех, кого могла, сир, но бог дал мне силы только на одного!»

Маргарита, которую всегда снедало любовное желание, была бы довольна своим мужем, если бы от него не «воняло козлом», по ее же собственному выражению, и если бы он сумел отказаться от мерзкой привычки горцев, среди которых прошло его детство, постоянно жевать чеснок. Поэтому их брачная ночь запомнилась новоиспеченной королеве Наваррской как ночь безмолвия. Говорить молодым было решительно не о чем, влекло их друг к другу не слишком сильно, однако оба были уже опытными любовниками и пришли к молчаливому согласию, что на супружеском ложе они являют собой вполне достойную пару.

И однако Марго и Генрих так никогда и не сумели получить настоящее удовольствие от семейной жизни.

«Я понимаю королеву, – писал Наваррец своему другу Агриппе д' Обинье, вроде бы и виня себя, но одновременно явно рисуясь. – Ведь я солдат, и я часто являлся к ней пыльный и потный, прямо с дороги. Она принимала меня, а потом приказывала сменить простыни, на которых, впрочем, мы проводили вместе не более четверти часа».

Примерно через полгода после свадьбы Маргарита убедилась в том, что мужа подхватил и увлек поток политических интриг, и решила, что вольна сама распоряжаться и своим временем… и своим телом. Она завела сразу несколько интрижек, и многие молодые дворяне могли похвастаться тем, что знают наверняка: вечерами королева Наваррская столь же обольстительна, как и поутру.

А ее муж – тоже, кстати, не чуравшийся в эти первые послесвадебные месяцы придворных прелестниц – создал тайную организацию, желая сместить с трона Карла IX, отодвинуть в сторону (или же вовсе убить) Генриха Анжуйского, успевшего стать польским королем, и сделать повелителем Франции младшего сына Екатерины герцога Алансонского.

Франциск Алансон был довольно привлекательным юношей, но его отличал на удивление завистливый и сварливый нрав. Весь Лувр знал, что его высочество в любую минуту готов расправиться со всяким, кто недостаточно низко поклонится ему, не так на него взглянет или же, к примеру, не станет рассыпаться в похвалах новой герцогской любовнице. Франциска всегда окружала кучка самых настоящих головорезов, которые рады были исполнить жестокие распоряжения своего господина.

И вот с таким-то человеком Генрих Наваррский вступил в союз! Чего не сделаешь ради того, чтобы хотя бы на один шаг приблизиться к вожделенному трону!

…Но среди фаворитов принца был некто Бонифаций де Ла Моль, который, хотя и пользовался славой храбреца и дуэлянта, тем не менее никогда не опускался до того, чтобы убивать из-за угла, да потом еще и не гнушаться грабить свою жертву.

– Скажите, граф, – спросил как-то Франциск своего любимца, – отчего вы не участвовали вчера в нашем ночном приключении?

– Монсеньор говорит о стычке на улице Старой Голубятни? – уточнил де Ла Моль. – Три мертвеца… кажется, в рубахах и… – тут он едва заметно поморщился, – даже без сапог?

– Они пролежали там всю ночь, – засмеялся Франсуа. – Париж – такой беспокойный город. Воры, нищие бродяги, наконец, просто бедняки, коим нечем прикрыть наготу. Мало ли кто мог обобрать этих мерзавцев, которые, между прочим, были одеты весьма богато. А у одного я заметил кинжал – так ему просто цены нет.

– Всему есть цена, ваше высочество, – учтиво возразил граф. – И нынче утром я слышал, как Гитри упомянул о своем знакомстве с неким скупщиком – мол, полезный человек, всегда платит, не торгуясь… А Гитри был вчера с вами?

– Был, – нахмурился Алансон. – И весьма храбро защищал своего господина, когда мы подверглись нападению негодяев. Там не хватало только вас, граф!

– Простите, монсеньор, – поклонился Ла Моль, – но, если я правильно понял, ваше высочество окружало не менее пятнадцати человек. Что бы значила еще одна шпага? Вряд ли я смог бы сделать больше, чем сделал Гитри. А в Париже действительно беспокойно. Подумать только: трое негодяев напали на шестнадцать вооруженных дворян! И на что они только рассчитывали? Разве что на внезапность…

Принц нахмурился и смерил собеседника гневным взглядом, однако де Ла Моль слишком хорошо изучил нрав Франциска, чтобы испугаться. Высказав – почти откровенно – свое отношение к тому, что творили люди Алансона, он сам (презрев все требования этикета) сменил направление разговора, ибо знал, как смягчить Франциска.

Граф намекнул на свое вчерашнее приключение, а поскольку оно начиналось еще на глазах принца, на мессе, где присутствовала некая дама, то его высочество крайне заинтересовался рассказом и о проступке де Ла Моля больше не поминал.

Де Ла Моль был одним из тех, кого несколько веков спустя станут именовать «дамскими угодниками». О его романах по Лувру… да что там по Лувру – по всему Парижу! – ходили совершенно изумительные легенды. Говорили, будто любовниц он иногда меняет несколько раз в день, будто в постели он неутомим и будто после каждого уединения с дамой он непременно спешит в церковь, чтобы замолить очередной грех. Король Карл его просто не выносил. Он называл Бонифация святошей и ждал, когда же наконец красавца графа настигнет месть какого-нибудь обманутого супруга.

Впрочем, дело было, конечно же, не столько в графе, сколько в его господине. Старший и младший братья всегда недолюбливали друг друга. Карл не мог не догадываться о том, что Франциск с детства мечтает о троне – а значит, желает ему, здравствующему королю, – смерти, а Алансон, действительно вынашивая планы пленения, а то и убийства Карла, не забывал, что первые уроки любви их сестренке Марго преподал именно король. Да-да, у Франсуа бывали прямо-таки настоящие припадки ревности. Он отчаянно ревновал Маргариту – хотя не всегда и не ко всем. Например, Генрих Наваррский не вызывал у него слишком уж сильной неприязни, а вот Карл IX, который давно уже любил сестру сугубо платонической любовью, заслужил ненависть принца. Позже, когда королем сделался Генрих Валуа, Маргарита не раз просила у Франсуа помощи против него – и младший братец всегда спешил к сестре… и они находили утешение в объятиях друг друга. Франсуа даже пренебрегал грозившей ему опасностью (ведь заговоры против Генриха он составлял с ничуть не меньшим усердием, чем против покойного Карла) – так ему не терпелось выручить из беды свою возлюбленную… сестру. Умер Франциск от туберкулеза, так и не изведав тяжести венца, и уверяли, будто, когда он уже был болен, Марго, не боясь заразиться, неоднократно навещала его на ложе.