Критическая Масса, 2006, № 4 - Журнал Критическая Масса. Страница 55

3. Ориентация не на сознательное коллективное действие, направленное на разрушение капитализма, а на создание ситуаций (в основном на индивидуальной основе), понимаемых как стихийный эксперимент со своей жизнью.

4. Восприятие проблем производства как «безнадежно устаревших» в связи с тем, что производство «достигло необходимого для революционного изменения жизни» уровня, когда «каждый может быть освобожден от тяжких цепей работы, нужды, дисциплины и прочих жертв и обязанностей». Отсюда делался вывод о необходимости сосредоточиться на игре , на изменении повседневной жизни путем различных экспериментов. Внешний мир рассматривался как «общество изобилия», из которого каждый может черпать неограниченное количество ресурсов для своих игр и экспериментов. Капитализм при этом выступал как абсолютно неоправданная реакционная сила, препятствующая таким играм и экспериментам «всех» из-за своего классового характера, законодательно закрепленного имущественного неравенства и имманентной склонности к тоталитаризму (фашизму, диктатуре).

В 1967 году были опубликованы классические книги ситуационистов, признанные вершиной их теоретической работы, — «Общество спектакля» Дебора и «Трактат» Ванейгема. Книги привлекли к себе внимание в связи с разразившимся осенью 1966-го скандалом в Страсбурге, где несколько студентов, находившихся под идейным влиянием ситуационизма, просочились в руководящие органы Национального союза студентов Франции (ЮНЕФ) в Страсбургском университете и растратили принадлежавшие ЮНЕФ деньги на издание 10-тысячным тиражом вполне ситуационистской по содержанию брошюры «О нищете жизни студентов, рассматриваемой в ее экономических, политических, психологических, сексуальных и особенно интеллектуальных аспектах, с предложением некоторых мер для ее устранения». Издатели брошюры попали под суд за растрату профсоюзных денег и стали (как и сама брошюра) объектом пристального внимания в студенческом мире. В результате этого скандала ситуационистские идеи были восприняты Даниэлем Кон-Бендитом и частью других основателей «Движения 22 марта» в Нантере, которое сыграло важную роль на начальном этапе «Красного Мая» 1968 года в Париже. В целом, однако, влияние ситуационизма на студенческое движение во Франции вообще и на «Красный Май» надо признать ограниченным, а действия проситуационистски настроенных студентов принесли больше вреда, чем пользы во время майско-июньского кризиса 1968 года (из-за навязывания студенческому и рабочему движению стихийности и подмены практических действий бесконечными и бесплодными дискуссиями).

События мая 1968 года нанесли по Ситуинтерну тяжелый удар, так как, с одной стороны, продемонстрировали несостоятельность ситуационистского анализа современного общества, а с другой — привлекли к ситуационистам внимание буржуазных СМИ, что привело к включению Интернационала, вопреки воле его членов, в машину шоу-бизнеса (то есть, с точки зрения ситуационистов, превратило их самих и их идеи в «товар общества спектакля»).

После Мая 68-го Ситуационистский Интернационал просуществовал еще 5 лет. Все эти 5 лет ситуационисты были заняты двумя вещами: во-первых, созданием и распространением мифа о Ситуинтерне как об организаторе и вдохновителе «Красного Мая» (что им в значительной степени удалось) и, во-вторых, взаимной полемикой между группой Дебора и группой Ванейгема. «Деборианцы» обвиняли «ванейгемианцев» в том, что те «революцию повседневной жизни» превращают в «праздник эгоизма и гедонизма», то есть, по сути, сживаются с капиталистическим обществом, паразитируя на его материальных ресурсах, вместо того чтобы бороться с капитализмом. «Ванейгемианцы», в свою очередь, обвиняли «деборианцев» в «сектантстве» и в подмене «реальной борьбы» «бесконечной рефлексией по поводу рефлексии над рефлексией». Кончилось тем, что обе группы взаимно отлучили друг друга от ситуационизма, после чего распались.

Суммарное число лиц, когда-либо входивших в Ситуационистский Интернационал, видимо, не превышает 60 человек. Даже в момент наибольшей активности и «массовости» в 1958—1962 годах (до раскола) в нем состояло не более 25 человек.

Политический опыт Ситуинтерна можно охарактеризовать как негативный. Никаких поставленных перед собой политических целей Интернационал не реализовал. Напротив, влияние политических идей ситуационистов оказало разрушающее воздействие на те леворадикальные организации, куда в 1960—1970-е входили тяготевшие к ситуационизму политические активисты. Рассматривая политическую деятельность как «игру», они дезорганизовывали деятельность своих организаций, переводили ее из социального плана в артистический и быстро интегрировались в мир официальной буржуазной культуры.

Теоретически ситуационизм оказал, несомненно, заметное воздействие на французскую постфрейдистскую, постструктуралистскую и постмодернистскую мысль, в частности на Ж. Делёза и Ф. Гваттари, Ж. Бодрийара и Ж.-Ф. Лиотара.

Книга Ванейгема, безусловно, во всех отношениях уступает книге Дебора, уже переведенной на русский, — и по языку, и по объему, и, главное, по содержанию (в конце концов, Дебор действительно обнаружил, описал и вскрыл такой репрессивный феномен современного капитализма, как спектакль ). Для нашего читателя это неочевидно только потому, что выпущенный в 2000 году перевод «Общества спектакля»1 никуда не годится. Дебор заслуживает нового перевода. (Хотя у книги 2000 года есть и плюсы, в частности, в ней приведены предисловия к разным изданиям «Общества спектакля» и знаменитый «Комментарий» Дебора.)

В отличие от Дебора Ванейгем многословен, претенциозен и эклектичен. Отчасти это связано с несколько пародийным характером книги (Ванейгем пародирует соответствующий трактат Бальзака), но в первую очередь это объясняется теоретической неразборчивостью автора. Неслучайно он — левый революционный критик капитализма — постоянно ссылается на богословские трактаты, пишет слово «бог» с большой буквы и цитирует столь одиозных для любого серьезного левого персонажей, как Кьеркегор и Розанов. Кьеркегор, психически тяжело больной иррационалист, яростно ненавидевший социалистические идеи и революционную борьбу (да и просто всякую борьбу угнетенных за свои права), рантье, живший на положенное в банк родительское наследство и презиравший всех, кто должен зарабатывать себе на жизнь (и даже просто тех, кто, например, получал гонорары за свои стихи или статьи), был воспринят Ванейгемом, конечно, через традицию французского экзистенциализма. Но экзистенциалистам, вынужденным в 1930—1940-е годы идти по философской целине, позволительно было лихорадочно и с трудом выискивать хоть каких-нибудь предшественников, будь то Достоевский, Кьеркегор или Шестов. А вот для левого теоретика образца 1960-х это уже неприлично. А между тем зацикленность Ванейгема на проблеме времени и само понимание им времени прямо и непосредственно восходят к мистическому идеализму Кьеркегора2 .

Вполне кьеркегорианский характер носит и воинствующий субъективизм Ванейгема, окрашенный в антикапиталистические цвета. Собственно, Кьеркегор ведь тоже был предельнорадикальным отрицателем капиталистического общества — не меньшим, чем Маркс. И разница лишь в том, что Маркс противопоставил капитализму коллективнуюборьбу угнетенных с целью уничтожения капиталистической экономической формации, а Кьеркегор — субъективизм «единичного человека», отвергающего капитализм как христианское извращение духа Христа3 . В своем отрицании капитализма, таким образом, Ванейгем, несмотря на левую фразеологию, оказался последователем не Маркса, а Кьеркегора. Для него, как и для Кьеркегора, вопрос «Что есть истина?» оказался заменен вопросом «Что есть сумасшествие?».

Еще более показателен пиетет Ванейгема по отношению к Розанову, «выдающемуся русскому религиозному философу», в свое время скандализировавшему окружающих: то жидоедскими статьями, то демонстративным цинизмом, то выкриками «на мне и грязь хороша, потому что это я» или «дешевые книги — некультурно»4 .