Мастер сглаза - Жвалевский Андрей Валентинович. Страница 25

Странная мысль! Недостойно легкомысленная! Как она могла прийти мне в голову в столь торжественный момент? Нет! Я буду думать только о том, какая радостная новость меня ждёт! Сегодня такой день!.. Я даже помотал головой, стараясь вытряхнуть из себя ту холодную и неприятную частичку мозга, которая осмелилась не радоваться. Она болела. Так болит поломанная нога после того, как оканчивается действие заморозки.

Глоток шампанского несколько поправил положение, боль стала тише Я торопливо допил бокал и практически выхватил новый у кого-то из рук. Действительно, так полегче.

— …Руководство Конторы рассмотрело наше предложение и согласилось, что наш Андрюша — (одобрительный гул слушателей) — попадает под программу защиты свидетелей! — (Громогласное «ура!», удары по плечу, светлая зависть во взглядах.) — Так что теперь, дорогой Андрей Валентинович, Андрюша, Андрюха — все это имена из прошлого. Программа выберет тебе новое имя, новое место жительства, новую, не побоюсь этого слова, судьбу! Добро пожаловать в Америку!

Мы снова выпили, меня снова хлопали по плечу, а я, растерянно улыбаясь, всё лил и лил шампанское на оттаивающий участок сознания, словно подсолнечное масло на раскалённую сковородку. «Вспомни! — вопило у меня внутри. — Это чужие люди! Где твой здравый смысл! Зачем тебе в Америку?!» Я снова помотал головой и понял, что на сей раз у меня это вышло излишне амплитудно. Я даже задел чью-то причёску. (Женщины? Откуда они тут, интересно?)

— Что-нибудь случилось?

Я поднял глаза и понял, что сфокусироваться удаётся не сразу, только в несколько приёмов. Это был… я никак не мог вспомнить его имени… словом тот, кто говорил речь. Ага, значит, речь уже закончилась. Ну да! Он ведь уже здесь и спрашивает, что меня волнует. Как же его зовут? Очень неудобно получилось!

— Я .. А как зовут? Как звать?

— Как вас будут называть в Америке? — Главный доброжелательно ухмыльнулся. — Этого даже я не буду знать. Для вашей же безопасности.

— Нет. Я хочу…

— К сожалению, свидетель не имеет права выбирать себе имя. Психика человека устроена так, что он невольно пытается снова и снова повторить себя. А это зацепка, которую оставлять не стоит. Но вы можете выбрать профессию. А что мы все на вы? Брудершафт?

Произошёл брудершафт. Очередной бокал оказался с моим любимым, полусладким. Видимо, поэтому я почувствовал себя более уверенно и спокойно. Я даже вспомнил, как зовут человека, с которым я теперь на ты. Джон. Мировой мужик!

— Итак, смотри, — продолжал мировой мужик Джон. — Хочешь пойти в армию? Вот видишь — Пентагон. Здесь ты можешь полностью раскрыть свои аналитические таланты.

Я держал в руках отлично оформленный альбом. Бравые парни в камуфляже. Умники у компьютеров. Белозубая деваха в пилотке. И всюду — известный ещё по газете «Правда» пятиугольник. Я хотел туда.

— Или, скажем, министерство ядерной энергетики! Абсолютная безопасность, интересная работа с лучшими профессионалами! Всемирный торговый центр. Святая святых американской экономики. Штаб-квартиры большинства финансовых корпораций. Наконец, ЦРУ. Риск, приключения, тайны. Настоящая мужская работа.

Голова шла кругом. Я хотел одновременно на все предлагаемые мне работы. Странное возбуждение захватывало меня, окончательно заглушая остатки внутреннего зудения. Там, где меня ждали, было хорошо, там просто не могло быть плохо. И будет ещё лучше! Во всяком случае я этого желаю всей душой! Пусть у этих славных, добрых людей всё будет очень и очень хорошо!..

Где-то внутри выла сирена тревоги. Оттаявшая часть сознания вопила, трясла меня за плечи изнутри, чего-то требовала, просила, умоляла. Но это было неважно. Гораздо важнее оказалось то, что вокруг — отличные ребята, а скоро я поеду в гости к ещё более отличным ребятам. И пусть всем будет так замечательно, как и мне сейчас! Америка — превыше всего! Ура!

И я встал посреди этих добрых людей, и кричал им о любви и счастье, и о Великой Америке, где все мы будем жить долго и счастливо и никогда не умрём.

— Да будет так!.. — прохрипел я последние слова буквально на последних глотках воздуха, шумно вдохнул и грянул бокал оземь.

Постояв немного с закрытыми глазами, я понял, что пора проветриться. Меня никто не задерживал.

— Да, удалась вечеринка! — довольно бормотал я, перешагивая через распростёртые тела, застывшие в самых нелепых позах.

А потом я вышел в коридор, где увидел троих милых парней. Мне очень захотелось помочь им, но не хотелось будить. Было удивительно, как быстро может сон сморить молодых здоровых мужчин. Вот только-только они протягивали ко мне руки, сжимая в руках непонятного вида подарки, только я хотел сказать им, как люблю их, как они мне дороги — и вот уже лежат у двери три парня, сладко посапывая во сне.

Так я добрался до двери, которая оказалась зачем-то закрыта. Я подёргал её несколько раз, сильно устал и решил тоже прилечь прямо у порога.

Мне снились Пентагон, Лос-Анжелес и шикарные небоскрёбы, окружённые молодыми и бодрыми людьми. Я летел к ним на роскошном авиалайнере и пил дорогой джин. Внизу все пили шампанское, смеялись и бросали мне цветы.

Утром я проснулся с дикой головной болью, сильнейшей жаждой и в окружении 34 неподвижных тел. Когда на следующий день дверь взломали снаружи, 27 из них были уже мертвы.

Часть 3. ПАМЯТИ ПИРРА

1

Осень была сухой и опрятной, как заведующая привилегированным детским садом. Листва опадала в строгом порядке, чтобы облегчить работу дворникам, вначале нетерпеливые клёны, потом каштаны, стесняющиеся своих бурых листьев, а уж следом — все остальные. Но и они не роняли всю крону разом, а постепенно, словно опытные стриптизёры, сбрасывали один листок за другим. Окно квартиры, которую мне предоставили после госпиталя, выходило на берёзовую рощицу, и каждое утро я несколько часов кряду смотрел на берёзки, стараясь ни о чём не думать и ничего не хотеть.

Мне нельзя было ничего хотеть. Нельзя улыбнуться девушке без страха её убить. Нельзя погладить котёнка без риска обречь его на мучительную и неизлечимую болезнь. Нельзя… Нет! Не думать! Ни о чём не думать! Смотреть на листья! И не вспоминать ничего! Смотреть на листья!

И я смотрел на листья, хотя с каждым днём это становилось всё грустнее. Берёзки — настоящие женщины — страшно стеснялись своей лысеющей шевелюры, лихорадочно пудрились золотым (под цвет волос) солнцем, но каждое утро начиналось с того, что мрачные похмельные дворники сметали потемневшие листья в кучи. Странное дело — эти кучи! Те же листья, но трепещущие на ветру, смотрятся чуть ли не подвенечным платьем. А листья в кучах даже на саван не тянут.

В один из дней угасающей берёзовой красоты я наконец решился на эксперимент. Надо было раз и навсегда разобраться — насколько я опасен. Возможно, все не так страшно и меня ещё можно держать под колпаком компенсатора?

Хотя Маша не заходит. Николаич говорит — боится. Меня теперь все боятся, даже Машка…

Словом, надо было выяснить степень своей опасности для окружающих. Если я просто перестраховываюсь, следует срочно понять это самому и попытаться объяснить окружающим. Если нет… Тогда даже в пустынь уходить не стоит. Как показал опыт, это меня не остановит.

Я облизнул пересохшие губы, прерывисто вздохнул и уставился на ближайшее дерево. Вон тот листочек, один из последнего десятка. Я просто представлю себе, как он отрывается и летит вниз. Просто представлю. Если он продержится… скажем, час… Нет, если он упадёт последним, значит мой дар, моё проклятие по-прежнему внутри. И тогда зло придётся уничтожать прямо с носителем. Я смотрел и представлял, заставлял себя снова и снова прокручивать прощальный вальс листа в прозрачном осеннем воздухе…