Мастер силы - Жвалевский Андрей Валентинович. Страница 14
22
Остаток воскресенья и весь понедельник Емельян Павлович провёл в напряжённой умственной деятельности. Воображать пришлось много. Порой ему казалось, что его воображение воспалилось и распухло. “Зеркальце”, которым его пытался экранировать неизвестный доброжелатель, то появлялось, то исчезало на несколько часов — и это нервировало.
Зато к утру вторника основные проблемы были решены: главврач отпустил под “честное бизнесменское”, что Леденцов будет докладывать о всех болях в любом из органов; фирме разрешили работать; партнёры особо не придирались, понимали — завтра на месте “Мулитана” может оказаться их собственная фирма. Емельян Павлович собирался с головой окунуться в привычный мир оргтехники, но Иван Иванович убедил его передать полномочия заму, пока не найден и не остановлен хулиганствующий мастер сглаза.
Поэтому утро вторника Леденцов начал с составления списка кандидатов на высокое звание “отбойника”. Когда документ был готов, он направился к Портнову и застал у него Саню. Энергичному молодому человеку как раз поручали выяснить, не появлялось ли в городе каких-нибудь ярких личностей.
— Как вы это себе представляете? — возмутился чтец мыслей. — Ходить и расспрашивать встречных-поперечных?
— Александр, — Иван Иванович погрозил пальцем, — не прибедняйтесь! Если в городе появился кто-нибудь достойный внимания, ваши многочисленные дамы уже успели о нём узнать и обсудить с подругами.
— Использовать женщин? — невинные глаза Сани даже не округлились, а превратились в два вертикальных овала. — Этих слабых невинных существ!
Леденцову показалось, что Портнов не столько сердится, сколько разыгрывает привычный спектакль.
— При сборе информации любые средства хороши.
— А средств-то и нет, — Саня развёл руки в стороны и для выразительности присел. — На какие, извините, шиши я буду добывать эту вашу информацию? Я ведь не альфонс какой.
— Ну, какой вы не альфонс, про то весь город знает, — сказал Иван Иванович. — А шиши у вас ещё должны были оставаться. Сегодня всего двадцатое.
— Уже двадцатое! А жизнь дорожает! А инфляция лютует!
Портнов протянул любимцу женщин лист бумаги.
— Векселями не беру, — Саня скрестил длинные руки на широкой груди и расширил ноздри.
— Расписку пишите. Без расписки ни копейки не дам. И чтобы через два дня все вновь приехавшие были учтены, рассортированы и выстроены в две шеренги.
— По росту или по полу? — Саня привычно строчил расписку.
— По алфавиту, — Иван Иванович протянул пачку в банковской упаковке.
— Бу сде, — ответил Саня, обменял расписку на деньги и ушёл, напевая: — Таганка, все ночи — полная фигня!
Леденцов наблюдал за сценой с улыбкой.
— Кстати, — сказал он, — давно хотел спросить, откуда у вас средства к существованию?
— Инвестиции. Вложение денег в перспективные проекты на основе прогнозирования тенденций. Кстати, вы мне за тот случай с ксероксами две тысячи американских долларов должны. Шучу. Вы составили список доброжелателей? Ну-ка, ну-ка…
Список состоял всего из двух десятков фамилий. Иван Иванович пробежал его в пять секунд, удивлённо поднял брови и перевернул лист. Продолжения списка он там не обнаружил.
— Вы себя недооцениваете, любезный Емельян Павлович! Уверяю, гораздо большее количество людей желает вам здоровья и процветания. Придётся обратиться к моему досье.
Портнов извлёк из стола картонную папку. Леденцов уже видел её в день, когда бравые налоговые полицейские продемонстрировали ему мощь карающей десницы государства. Особенно хорошо эта десница прошлась тогда по леденцовским почкам. Иван Иванович перебрал несколько стопок документов и сказал довольно:
— Ага! Вот они, ваши благодеяния за последний год. Визит в детский дом № 1.
Емельян Павлович поскрёб затылок. Действительно, в конце осени его навестил приступ сентиментальности. Увидев на вокзале, как грязные пацаны угрюмо, по-мужски, смолят за ларьком, Леденцов расчувствовался и приказал раздать по детским домам устаревшие компьютеры. Директор одного из домов неделю преследовал благодетеля и добился того, что Емельян Павлович лично присутствовал при вручении даров. Обитатели дома выглядели такими же угрюмыми, как их вокзальные собратья, только менее чумазыми. А компьютеры списать на благотворительность так и не удалось, пришлось пожертвовать частью прибыли.
— Думаете, что это кто-то из детей?
— Или из воспитателей. Или директор. Или ещё кто. Будем проверять, — Иван Иванович сделал приписку к списку доброжелателей. — Дальше. Оплата поездки юного шахматиста в Бельгию на чемпионат Европы.
— Это, — запротестовал Леденцов, — вообще была рекламная акция чистой воды! Нас три недели по всей областной прессе таскали!
— Но мальчик-то всё равно вам благодарен. И мама его. И старшая сестра.
— Я даже не видел его ни разу.
— Нам не дано предугадать, — Портнов взялся за следующую вырезку. — Продолжим…
Чем дальше слушал Емельян Павлович, тем больше поражался. Даже заведомо выгодные для него операции (автоматизация третьей клинической больницы, например) приводили к появлению толп людей, которые считали его благодетелем, святым угодником и наместником Ленина на земле. Вернее, потенциально могли считать.
Вскоре Иван Иванович исписал оборот листа, но тут подшивка добрых дел, к счастью, исчерпалась.
— Ну вот, — Портнов выглядел довольным, — вот мы и сформировали стог сена, в котором уже можно искать иголку.
— И как мы будем её искать? — Леденцов оптимизмом не заразился.
— Методом старика Оккама. Просто выбросим все сено.
23
Ворошить “сено” оказалось задачей нудной. Поначалу Емельян Павлович пытался участвовать полноценно, но к исходу третьих суток махнул на все обеими руками. Он давно мечтал поваляться где-нибудь на берегу моря с увлекательным чтивом в руках. В библиотеке Ивана Ивановича нашёлся Шекли. Вместо берега Леденцов использовал диван, а вместо шума моря — монотонное бормотание Портнова (“Брат не мог… четверо… как со сроками? Со сроками никак”). Емельян Павлович даже не сразу реагировал, когда Иван Иванович подзывал, чтобы разобраться с какой-нибудь проблемой. Например, часто ли ему пишут вологодские родственники по маминой линии или кто ему порекомендовал секретаршу.
Каждый час Портнов объявлял перерыв. На десять минут в комнату допускался усилитель Сергей Владиленович, и Емельян Павлович под мудрым руководством Ивана Ивановича думал хорошее — о работе, о здоровье, о спокойствии в городе, об отсутствии преступности.
Последняя задача поставила Леденцова в тупик.
— Как можно представить отсутствие? Это всё равно что кричать тишину.
— Да, — соглашался Портнов, — мастером сглаза быть проще. Но вы всё-таки постарайтесь. Представьте тёмную подворотню, одинокую девушку. А вокруг никого. Или, ещё лучше, пусть навстречу ей попадаются мужские силуэты, но никто не трогает и даже не грубит.
Емельян Павлович постарался. Он закрыл глаза и очень живо вообразил себе проходной двор возле своего дома. Там постоянно роились подозрительного вида подростки. Самого Леденцова они не задевали, а вот Катюша боялась подворотни панически и ходила только вцепившись в руку любимого мужчины. Леденцов представил, как лёгкая фигурка кутается в плащ и жмётся к стенке — подальше от пацанов с гитарой. Жмётся напрасно, потому что парни смотрят мимо неё, занятые ленивым разговором. Один из них даже здоровается с Катенькой… то есть с девушкиной фигурой. Дальше она идёт по пустому двору, благополучно минует его и выходит на улицу. Пусть это будет улица Розы Люксембург. Имя пламенной революционерки не спасает район от недоброй криминальной славы. Время от времени девушка встречает одиноких и не слишком трезвых мужчин, дважды — компании лихих юношей. Никто из них не пытается выведать, который час, или предложить себя в качестве провожатого. Девушка идёт все смелее, распрямляется, не шарахается от случайных прохожих.