Ожерелье для дьявола - Бенцони Жюльетта. Страница 77

Человек в черном говорил, что ей грозит опасность, если она останется. Она повиновалась с условием, что человек в черном тебя вылечит.

– Понимаю. А кто их привел сюда?

– Господин Красный Медведь! – объявил Понго, для которого имя Винклерид было так же чуждо и непроизносимо, как речь китайского мандарина. – Он уехал верхом в день, когда на тебя напали, уехал далеко. Была плохая погода. Вернулся лишь в ту ночь с человеком в черном и с Огненным Цветком.

Это индейское имя заставило Жиля улыбнуться. Оно так подходило Жюдит. Так это Винклерид поехал за Калиостро и за Жюдит. Но куда?

Как ему удалось разыскать их за такое короткое время, тогда как он искал ее долгие месяцы?

– Кстати, а где он сам? С тех пор, как я пришел в сознание, я его не видел.

– Он обещал скоро вернуться, но он очень утомился. Он почти ничего не ел в течение нескольких дней.

Когда же Ульрих-Август появился, в нем не. было абсолютно ничего, что могло внушить жалостливое чувство. Более, чем всегда, великолепный в своем блестящем красном, украшенном золотом мундире, в треуголке с белой кокардой и лихо сдвинутым золотым пером, он весь дышал здоровьем и удовлетворенностью. Он подошел к кровати и долго рассматривал друга недоверчивым и вопрошающим взглядом.

– Ну как? Как ты меня находишь? – не выдержал Жиль.

– Намного менее грязным. Еще не совсем в полном цвете, но начинаю признавать. Я так доволен…

Бросившись к Жилю, он обнял его с такой силой, что Жиль побледнел.

– Потише. Я еще довольно слаб, ты же знаешь.

– Извини.

– Не надо извиняться. Главное – это чувство. Ульрих, я знаю, чем тебе обязан, я знаю все, что ты сделал для меня. Если я в данную минуту и жив, то только благодаря тебе.

– Я? Я ничего не сделал. Я только гнал лошадей.

– Ну, тогда скажем, что благодаря тебе и твоей лошади.

– Моим лошадям. Я думаю, что я их загнал до смерти около десятка.

– Десятка?! Где же ты был?

– В Лионе. Это там расположился твой колдун-итальянец. Надо было туда ехать, чтобы сообщить ему, что ты нуждаешься в помощи. Ну, а если ты должен был умереть, то ты должен был повидаться с некой прекрасной девицей. Судя по цвету волос, она, должно быть, твоя сестра. Все мои поздравления! Какое восхитительное создание! Даже Урсула не столь прекрасна. Сколько же она пролила слез, когда я ей сообщил о том, в каком плачевном состоянии ты находишься. Просто не могу себе представить! Можно ими заполнить целое озеро в Цюрихе! Крики, мольбы, угрозы – и все это потому, что доктор не слишком проворно собирался. Она угрожала покончить с собой на твоей могиле, если не приедем вовремя и если Калиостро не спасет тебя. Я думаю, что она проплакала всю дорогу.

С радостным чувством Жиль вслушивался в энергичный голос молодого швейцарца, голос, предназначенный перекрывать шум боя. Сейчас он звучал нежнее всех небесных арф. Безнадежное горе Жюдит было для него самым чудесным целительным бальзамом, самой многообещающей надеждой.

– Ты даже не можешь представить, какую радость ты мне принес, Ульрих. Но каким же образом ты их отыскал? Ты же, как и я, не знал, где прячется Калиостро.

– Это правда. Но, поразмыслив, я вспомнил, о чем ты мне рассказывал. Потом пришел к заключению, что есть некая персона в Париже, которая должна была это знать. И я поехал к этой персоне.

– К кому же. Бог мой?

Винклерид, как опытный актер, выдержал паузу, широко улыбнулся и объявил:

– К кардиналу де Рогану.

– К кардиналу? И ты осмелился! Он не приказал тебя выбросить из своего дома? Главный исповедник Франции!

– Когда жизнь моего лучшего друга в опасности, не существует больше главного исповедника Франции. Я бы поехал к самому папе, если бы это потребовалось, а еще лучше к графу Прованскому, то есть к самому дьяволу. Впрочем, я протестант. Должен сказать, что кардинал был очень любезен, он все понимает.

– И что же он тебе сообщил?

– Что Калиостро уехал из Бордо в Лион, где он основал масонскую ложу для египтян.

– А почему для египтян?

– Не знаю. Во всяком случае, он только что приехал в Лион. Кардинал также мне сообщил, что Калиостро решил поселиться в Париже и поручил своему секретарю, некоему Рамону де Карбоньеру, найти подходящий дом для него и его семьи.

– Так у него есть семья?

– Есть, по крайней мере, жена, и даже очень красивая. Это знатная дама из Рима, кажется, ее зовут Серафина. Не выспрашивай меня, где они сейчас находятся, этого я не знаю. Поговорим о другом. Скажи-ка мне…

– Еще одно только слово. Понго сказал мне, что Жюдит хотела остаться со мной и что ей помешали. Ты знаешь, почему?

– Не слишком хорошо. Может быть, она в опасности. Врач сказал ей: «Вы знаете, что вам ничего не грозит до тех пор, пока вы находитесь под моей защитой». Он, должно быть, поклялся ей всеми богами, что ты выживешь и будешь здоровым, если только она согласится следовать за ним.

Но как ты об этом узнал? Ты же был полумертв, а Калиостро потребовал сохранить это в тайне.

– Я думаю, что именно потому, что я был полумертвым, я видел, ты слышишь, я видел, как зритель видит сцену в театре, то, что происходило в этой комнате. Я знаю, что вокруг моей постели были Калиостро, Жюдит, ты, Понго, госпожа де Гунольштейн и больше никого. Что ты на это скажешь?

– Что это довольно странная вещь, и , в этом случае не стоит говорить твоей хозяйке, что ты об этом знаешь. Она ужасно боится Калиостро.

– Я начинаю думать, что все боятся Калиостро. Но ты прав. Я ей об этом ничего не скажу.

Вопросов больше не было. Он удостоверился, что он не сумасшедший, он знал, что врач-итальянец будет жить в Париже, он также знал, что Жюдит любит его любовью, сравнимой с его любовью. Теперь он мог терпеливо выздоравливать.

Долгое выздоровление, которое затем последовало, было не лишено очарования. Эрмитаж был очень приятным жилищем, а его прелестная хозяйка Аглая делала все, чтобы развлечь и придать силы больному, к которому она привязалась. Тот отвечал ей взаимностью.

Со стороны Турнемина такая признательность удваивалась глубокой благодарностью. Однако происходило странное. Притягательность красоты была лишена сладострастия, и эта прекрасная провансалка пробуждала в нем лишь чистые чувства, лишенные всякого желания. Если он и любил ее, то лишь с братской горячей нежностью.

Он относился к ней, как брат к красивой обожаемой старшей сестре, но не более того.

Благодаря ей друзья Жиля ввели привычку ежедневно или почти ежедневно собираться у постели больного, затем у его шезлонга, где он постепенно приходил в себя. Винклерид, когда был свободен от службы, приезжал из Версаля, принося с собой отзвук бешеных скачек, глоток здорового свежего ветра. Затем Баррас, живущий скорее безуспешной игрой, не желавший ничего знать, кроме своих ночей в игорных домах. Он приезжал погреться у камина, выпить чашку доброго шоколада и рассказать последние парижские сплетни. Добрейшая мадемуазель Маржон тоже неоднократно проделывала путешествие с улицы Ноай, чтобы заверить своего постояльца в ее привязанности и теплых чувствах к нему, а также чтобы доставить ему приходившие письма, письма, пахнущие розами. Жиль догадывался об их происхождении, и каждый раз просил отсылать их обратно, даже не распечатывая.

– Если вас будут спрашивать, то самым лучшим ответом будет, что вы ничего не знаете о моем местонахождении. Тогда вам будет легче возвращать их.

Она любезно согласилась, сожалея, что не сможет сама последить за выздоровлением своего постояльца, но уже наученная тем приступом, которому подвергся ее дом, она не без сожаления согласилась, что Эрмитаж, находящийся во владениях герцога Орлеанского, более безопасен, нежели ее дом.

Герцог Шартрский, появившийся однажды в сопровождении лейтенанта полиции Ленуара, сообщил Жилю:

– На вас нападали от моего имени, шевалье, Будет делом моей чести, чтобы вы смогли покинуть этот дом лишь тогда, когда вы будете полностью здоровы и сможете продолжать службу у короля. Это моя к вам настоятельная просьба, прошу вас не спорить об этом. Не найдется такого сумасшедшего, который осмелился бы причинить зло моим друзьям, находящимся в моих владениях. А теперь извольте выслушать лейтенанта полиции.