Секреты Лос-Анджелеса - Эллрой Джеймс. Страница 17
Джек прислушивается. Да, перед ним уже не слюнтяй, не папенькин сынок, не пай-мальчик из колледжа: теперь Джек понимает, как Эксли сумел заработать Крест. Лоу сыплет вопросами, и ответы Эда бьют прямо в цель. Да, у него отобрали ключи. Да, его заперли в кладовке. Нет, он не видел ни возможности сопротивляться, ни смысла в сопротивлении. Господа члены жюри, смотрите внимательно: перед вами – настоящий мужчина. Ему нет нужды кому-то что-то доказывать, он прошел войну и слишком хорошо знает цену показного героизма.
Так, и кого же он будет топить? Браунелл, Хафф, Доуэрти – мелкие сошки: основную вину Эд взвалил на Дика Стенсленда, не пощадил и Уайта. Джек усмехнулся: до него дошло, как ловко разыграна эта партия. Крагмана, Такера, Пратта, которым не грозит ничего, кроме ухода на пенсию, отдали Джеку – знали, что подставлять своих по-крупному он не согласится, а назвать козлов отпущения доверили Эду Эксли.
Лоу задает последний вопрос – что-то вроде:
– Ну и что же вы обо всем этом думаете?
Эд произносит прочувствованные слова о правосудии. У жюри едва слезы не капают. Лоу объявляет, что вопросов к свидетелю больше нет, и Эд, прихрамывая, идет к дверям – тесновата свидетельская клетушка! В коридоре его встречает Джек.
– А ты молодец. Паркеру понравится.
– Думаешь, он прочтет стенограмму? – спрашивает Эд, растирая затекшее колено.
– И десяти минут не пройдет, как все бумаги будут у него. А вот Бад Уайт теперь не успокоится, пока тебя с говном не съест. Прямо с опознания его вызвали к Таду Грину, и могу спорить, что от работы Грин его уже отбранил. Моли бога, чтобы Бад выкрутился и остался в полиции – он из тех ребят, что на гражданке становятся куда опаснее.
– Поэтому ты не сказал Лоу, что основную выпивку принес Уайт?
– Джек Винсеннс, готовьтесь! – объявляет клерк.
– Да, я тоже заложил своих, – нехотя говорит Джек. – Только я заложил троих старых пердунов, которые так и так уезжают в Орегон ловить рыбку. Так что, по сравнению с тобой, я поступаю и порядочно и умно.
– Оба мы делаем то, что должны сделать. Только ты себя за это презираешь. А это уже не умно.
В коридоре появляются Эллис Лоу и Карен. Эллис бросается к Джеку.
– Я случайно обмолвился Джоан, что сегодня ты даешь показания, а она рассказала Карен. Прости, я не думал, что так выйдет. Я ведь просил ее никому не говорить! Прости, Джек, в самом деле не знаю, как так вышло… Я умолял Карен не приходить сюда, говорил, что в зал заседаний ее все равно не пустят, и в конце концов мы сошлись на том, что она послушает у репродуктора в моем кабинете… Джек, я очень виноват, ради бога извини…
– Знаешь ты, жидяра, чем гарантировать свидетеля!
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Бад глотнул из стакана. Виски с содовой и со льдом.
Ему досталось худшее место в баре – спиной к телефонам. Надсадно гремел над ухом музыкальный автомат. Ныли старые футбольные шрамы – как ненависть к Эду Эксли. Жетон, оружие – все отобрали, впереди – суд, и рыжая крашеная телка лет сорока с лишним, что давно уже с вожделением косится на его стакан, кажется Баду почти красавицей.
Поймав его взгляд, рыжая телка улыбнулась. Крашеная, конечно, но лицо у нее доброе. Бад улыбнулся в ответ.
– Позволите вас угостить?
– Спасибо. Меня зовут Анджела.
– А меня Бад.
– Разве есть такое имя?
– Когда тебя окрестили Венделлом, приходится изобретать псевдонимы.
Анджела хохочет.
– Чем занимаешься, Бад?
– Сейчас? Ну… можно сказать, безработный.
– А-а… Что же ты такого натворил?
Да что ты лыбишься, дура? Хочешь с мужиком познакомиться или вопросы задавать? Да понимаешь ты, что это такое – когда полицейского отстраняют от работы?
– Не захотел подыгрывать боссу. Послушай, Анджела, что скажешь, если…
– У вас был правовой конфликт? Знаешь, я в этом разбираюсь: сама состою в Объединении учителей, а мой бывший муж – председатель профсоюза водителей автобусов. Если ты расскажешь, что случилось, может быть, я…
Кто-то кладет руку ему на плечо.
– Сынок, можно с тобой перемолвиться парой слов?
Дадли Смит. Следил за ним. Какого черта ему нужно?
– Это срочно, лейтенант?
– Очень срочно. Пожелай своей новой подружке доброй ночи и присоединяйся ко мне за задним столиком. Я попросил бармена сделать музыку потише, пока мы с тобой будем беседовать.
В самом деле, музыка стала тише. Смит двинулся прочь. Бад бросил взгляд на Анджелу – ее уже обихаживает какой-то морячок. Он встал и пошел следом.
В задней части бара – уютные ниши-полукабинетики. Два стула, стол, накрытый газетой, под газетой приподымается холмик неясных очертаний. Бад сел.
– Что, ОВР за мной следит?
– Да. Как и за прочими, кому грозит уголовный суд. Идея твоего дружка Эксли. Паркер теперь к нему прислуживается – вот Эд и наговорил ему, что вы со Стенслендом, мол, способны потерять голову и наделать глупостей. Слышал бы ты, сынок, как этот Эксли на свидетельском кресле чернил и тебя, и многих других достойных людей! Я правда, тоже не слышал, но стенограмму читал. Сущий двурушник этот Эд Эксли. Его выступление – позор для всех достойных полисменов.
Бад представил, как Стенс уйдет в бесконечный запой.
– Что в газете? Нам уже предъявлено обвинение?
– Не кликай беду, сынок. И не спеши записывать меня во враги. Я ведь твой друг, и кое-какое влияние на Паркера у меня имеется. Не одному же Эксли ходить у него в любимчиках!
– Лейтенант, чего вы хотите?
– Зови меня Дадли, – отвечает Смит.
– Дадли, чего ты хочешь?
– Хо-хо-хо! – звучный округлый тенор. – Ты, сынок, произвел на меня впечатление. Я восхищен тем, что ты отказался предать товарищей, а твоя верность напарнику вообще выше всяких похвал. Я восхищаюсь тобой как полицейским, мне нравится, что ты не боишься проявлять насилие там, где без него, увы, в нашей работе не обойтись. А больше всего мне симпатична твоя борьба с мерзавцами, избивающими жен. Ты их ненавидишь, верно?
Ненависть – блеклое, заезженное слово. У Бада застучало в висках.
– Да, ненавижу.
– И у тебя есть на это причины, если верно то, что мне довелось слышать о твоей юности. Ненависть – что еще ты ненавидешь так же сильно?
Бад крепко, до боли в пальцах, сжимает кулаки.
– Эксли. Эту сволочь Эксли. И Мусорщика Джека – он тоже там отличился. Дик Стенс теперь допьется до чертиков – из-за того, что эти двое нас продали!
Смит качает головой.
– Винсеннса не вини, сынок. Он все сделал как надо. Без увольнений дело бы не обошлось, а он оговорил лишь тех, кто уже отработал двадцать лет и заслужил себе пенсию. И взял на себя вину за ту выпивку, что ты принес в участок. Нет, сынок, Джек не заслужил твоей ненависти.
Бад наклоняется к нему:
– Дадли, чего ты от меня хочешь?
– Хочу, чтобы ты избежал приговора и вернулся на службу. И знаю, как этого добиться.
Бад бросает взгляд на газету.
– И как же?
– Тебе надо работать на меня.
– И что я должен делать?
– Не торопись. Сперва еще несколько вопросов. Скажи, сынок, ты согласен, что наш долг – удерживать преступность в должных рамках, не давать ей расползаться по городу? Что, например, черным бандитам к северу от бульвара Джефферсона не место?
– Конечно.
– А как ты считаешь, можно позволять существовать преступным сообществам, которые действуют только среди своих, мирным гражданам особого вреда не приносят, а полиции иногда бывают полезны?
– Конечно. Всегда так и делается: на что-то мы закрываем глаза… Но какое это имеет…
Смит сдергивает со стола газету. Револьвер 38-го калибра, сверкающий полицейский жетон. По спине у Бада проходят мурашки.
– Я знал, что ты – человек влиятельный. Ты договорился с Грином?
– Не с Грином, сынок. С Паркером. Я же говорил, не одному Эксли ходить у него в советниках. Вот что он сказал: если большое жюри не выдвинет против тебя обвинения, за отказ дать показания ты наказан не будешь. А теперь забирай свои вещички, пока хозяин этого заведения в полицию не позвонил.