В нужное время в нужном месте - Богданов Андрей Николаевич. Страница 35
– Ха. Ха. Смешно уже два раза...
Да уж – смешно. Но, по крайней мере, кое-что знаем точно: первое – кость в ноге цела («пока»). Второе – прошла целая неделя, которую я не заметил. Третье – при мне пистолета нет. Четвертое – это очень странная больница.
А что ты собственно хотел, мудрый вождь? Потеряться-испариться железный Стечкин не мог. Притащили тебя сюда, естественно, полицейские. Они же и нашли пушку. Отправили находку куда положено. И попал твой пистоль на стол дежурного, который, небось, и рапорт уже давно настрочил, рыло сатрапское... И ничего в этой больнице странного нет. Это какое-то тюремное медучреждение. Вроде здравпункта твоей родной Бастилии.
Потому что пистолет...
Да не мой это пистолет!!!
Если нашли у тебя – значит, твой. Весь. С патрончиками, железячками и пружинками... И целой горкой умерщвленной человечинки на счету. И не просто человечинки, а самой что ни не есть голубокровой, монархической человечинки...
Да не мой это пистолет, сколько раз повторять!!!
«На пушке отпечатки ваших пальцев, господин...»
Веселье мамонтенка. Бу – ба. Ибо сказано: «Ищешь, козлина, радость – найдешь счастье». Жуткая логика беспредельной жизни. Посему – продолжим, любимые мои.
Ладно, что дальше. Попробуй думать. Сопоставь все и по мере скромных силенок проанализируй.
Так. Если пестик попал в мохнатые полицейские лапки. (А больше ему деваться, скорее всего, некуда.) То. Проведут экспертизу... Какое там – проведут, – уже провели: за неделю-то че хошь провести можно.
Гы-гы! Представляю их вытянутые рожи! Ствол, за полгода перебазировавший четырех царей, двух цариц, семерых царевичей и дюжину великих князей и не менее великих княжен из позолоченных дворцов в позолоченные гробики, оказался у меня! Конечно, у полиции появились БОЛЬШИЕ вопросы. И полиции не терпится их задать. Скоро визит. Интересно, кто приедет? Да тут и гадать нечего – наверняка драгоценный друг Шериф.
Придется либо говорить правду, либо... Правду нельзя. И врать нельзя.
Да ладно, чего уж там – сам ты, Бонифаций, обделался, сам и подмывайся. Зачем тяжеленный пистолет весь вечер таскал, вместо того чтобы, как и собирался в самом начале, в море швырнуть?
Ясно, дело – дрянь.
Да ладно, брось переживать, китайцы-то вон лепечут, что даже Конфуцию не всегда везло. А куда нам, бузотерам, до рассудительного, тихого умника Конфуция?
Да... Либо еще вариант – послать всех в джунгли Суматры и (гордо вися на дыбе) требовать консула.
– ...Это что? Зачем шприц?
– Лекарство. Чтоб излишне не возбуждались, мсье...
Игла мягко вошла в прозрачный трубопроводик капельницы. Покорный уверенным пальчикам медсестры поршень плавно пустился вперед, добавив очередную порцию таинственного «лекарства» в мою, и без того накачанную всякой дрянью, кровушку.
– А я ведь еще консула хотел...
– Извращенец...
...Да, черти ушастые, консула! Я вам не бесправный. Я – есмь. Я, между прочим, мыслю, и, стало быть, – существую! И, кроме того (прошу обратить на это особое внимание!), твердо знаю, что ничегошеньки не знаю... И знать не хочу.
Все!
Алле-гоп! Занавес!
...В буфете жизни всегда имеется свежее пиво. Прошу, господа, прошу! И, ради всего святого, поспешите! Ибо персонал совершенно не приучен томиться в ожидании. Капризные лакеи могут и передумать.
9
Когда я открыл глаза, передо мной сидели Марат, Капи-толина Карловна и оживший Маэстро. Они дружно разгадывали кроссворд.
Ко мне обернулся Маэстро и, как ни в чем ни бывало, спросил:
– Подскажи-ка тут нам, Бонифаций... Блесни интеллектом. Слово из трех букв. В русской армии этим словом бурно выражают радость и с ним же поднимаются в атаку.
– Ура? – предположил я.
– «Ура», – согласился Маэстро, подошел, присел на краешке кровати. И мы обнялись.
Глава четвертая
Царский фаворит
1
В бытность преподавателем рисования Спецшколы для безнадежно искалеченных детей Соломон Фон-Ли, надо отдать ему должное, не любил начальство. Да и начальство, ему тоже надо отдать должное, не любило Соломона. Учитель был независим, строг, критичен и по любому вопросу имел (и охотно высказывал) собственное мнение. Начальство тоже было независимо, строго, критично и тоже имело собственное мнение. При этом в ста случаях из ста мнение Фон-Ли не совпадало с мнением начальства. Не совпадало до такой степени, что порой казалось, будто они судят о совершенно разных вещах и работают в совершенно разных организациях.
Особенно же бесил начальство тот возмутительный факт, что Фон-Ли не считал нужным делиться спонсорскими пожертвованиями. Это было неслыханным нарушением всех норм приличия, потрясением основ. Всякий раз, когда зарвавшемуся учителю рисования вежливо намекали на необходимость «финансового взаимодействия», Соломон показывал кукиш и посылал руководство куда подальше.
Вообще, лично общаться с Фон-Ли руководству было неприятно. Было странное ощущение, будто тебя душат и понуждают делать не то, что хочешь. После разговоров с Фон-Ли у начальства мучительно долго болела голова и чувствовалась сильная слабость.
В этой связи нетрудно догадаться, что служебных перспектив у Фон-Ли, по мнению начальства, не было. Точно такой же точки зрения относительно служебных перспектив начальства придерживался и Фон-Ли.
– Дети нас рассудят! – любил покрикивать Соломон Карпович, громко похлопывая дверями начальственных кабинетов.
Начальство, превозмогая головную боль, стучало кулаками по столу, скрипело зубами и до дыр зачитывало Кодекс законов о труде, пытаясь отыскать хоть малейшую зацепку для увольнения Соломона. Зацепок не было. Ни одной.
На работу Соломон не опаздывал, уроков не пропускал, не болел. Пил и курил в меру. Наркотиков не употреблял. Его высочайшая квалификацию учителя рисования Спецшкол для безнадежно искалеченных детей была неоднократно подтверждена комиссиями такого уровня, что при одном взгляде на стоявшие в дипломах подписи начальство рефлекторно вытягивалось по стойке смирно. Он был автором уникальнейшей методики свободного развития детской личности, которую с благословения и при солидной финансовой поддержке великого князя Герберта Нежнейшего и культивировал в Спецшколе.
Да, Фон-Ли был профессионалом.
Но и этого было мало.
Все без исключения безнадежно искалеченные дети боготворили Соломона.
Они не чаяли в нем души.
Он был для них единственным и неповторимым проводником в чудесный мир.
Он рассказал безнадежно искалеченным детям о том, зачем нужна тьма и зачем нужен свет. Только благодаря Соломону дети смогли правильно увидеть радугу. Благодаря ему дети любовались проплывающими в облаках сказочными людоедами, драконами, тиграми... Благодаря Соломону дети увидели нечеловеческую глубину ночного неба, усеянного бриллиантами звезд, и узнали, что такое Вечность. Они видели, как над безмятежным морем восходит огромное солнце и начинается новый день, полный запретных наслаждений. Они часами бродили по кладбищам, и Соломон рассказывал им о бренности бытия. В лучших картинных галереях мира Соломон рассказал детям то, что пытались выразить своими полотнами величайшие художники мира...
Он рассказал безнадежно искалеченным детям о добре и зле.
Он показал им, что такое жизнь. Он показал им, что такое смерть.
Он научил их любить, он научил их ненавидеть. Дети были готовы отдать Соломону свои тела и души. А Соломон был готов эти тела и души взять.