Рубин королевы - Бенцони Жюльетта. Страница 23

Дом представлял собой подлинный островок тишины посреди Парижа, буйно веселившегося на непрекращающемся празднике в честь VII Олимпиады и столь же бурно переживавшего все, что происходило с правительством, шедшим к своему краху вместе с президентом Александром Мильераном. Так продолжалось три дня. На четвертое утро Мари-Анжелина бегом прибежала из церкви: она узнала, что леди Фэррэлс и «дядя Болеслав» отбывают из Парижа вечером следующего дня «Арльберг-экспрессом». Узнав новость по телефону, Видаль-Пеликорн бросился к Куку и взял купе в спальном вагоне для мадемуазель дю План-Крепен. Куда именно направлялась странная пара, точно известно не было, и билет для Мари-Анжелины на всякий случай взяли до Вены.

И все-таки Адальбера мучили сомнения: ведь если «дядя Болеслав» и впрямь Солманский, как же он решится пересечь австрийскую границу?

– Загримированный и с фальшивыми бумагами? Почему бы и нет? – отвечал ему Альдо. – Наш друг Шиндлер, [12] должно быть, знает о самоубийстве и вряд ли коротает время, гуляя вокруг пограничного столба. Ясно одно: она везет его не ко мне. Поскольку у нашей парочки нет никаких причин подозревать, что за ними шпионят, они вполне могут проехать через Симплон.

На следующий вечер, гордая отведенной ей ролью, Мари-Анжелина заняла место в том же спальном вагоне, что и Анелька с «дядей». И опять потекли часы ожидания, тем более тягостного для Морозини, что он беспокоился о том, что его посланница рискует снова не сомкнуть ночью глаз. Однако тетя Амелия поспешила успокоить его:

– Ты же знаешь Мари-Анжелину: то, что она вознамерилась выведать, от нее не скроешь. Держу пари, уже через полчаса после отхода поезда она будет точно знать, куда направляются наши приятели.

И действительно, в понедельник утром звонок из Цюриха внес полную ясность: путешественники остановились в лучшем отеле города, и План-Крепен, естественно, сделала то же самое. Ей даже удалось уточнить, что Анелька зарегистрировалась как княгиня Морозини, а «дядя» – как барон Солманский.

– Что я теперь должна делать? – осведомилась старая дева.

– Ждать.

– Сколько времени?

– Пока что-нибудь не произойдет. Если ваше ожидание затянется, пришлем кого-нибудь сменить вас. Да, пожалуй, в любом случае мы так и поступим. Вы не должны привлекать внимание, – решил Морозини.

В тот же вечер Ромуальд, брат-близнец Теобальда, верного лакея Видаль-Пеликорна, отбыл в Швейцарию. Он прекрасно знал отца, сына и дочь Солманских, успев сыграть свою роль в трагической свадьбе Анельки с Эриком Фэррэлсом. [13] Мари-Анжелина высоко ценила его способности.

Два дня спустя мадемуазель дю План-Крепен вернулась с новостями: молодая женщина уехала в Венецию, оставив «дядю Болеслава» укреплять здоровье под неусыпным надзором Ромуальда, твердо решившего следовать за стариком по пятам.

– Она уехала одна? – переспросил Альдо.

– Конечно. То есть я хочу сказать – с Вандой.

– В таком случае и мне надо возвращаться домой. Давно уже пора взглянуть, что там творится.

– Ты собираешься наконец отправить прошение об аннулировании брака в Ватикан? – поинтересовалась мадам де Соммьер.

– Это первое, чем я займусь. Как только вернусь, испрошу аудиенции у венецианского патриарха. [14]

– Если уж такая язычница, как я, возносит за тебя молитвы, это не может тебе не помочь, – засмеялась мадам де Соммьер, целуя племянника, что всегда служило у нее признаком необычайного волнения.

Снабженный массой напутствий, Альдо наконец сел в «Восточный экспресс» и отбыл в Венецию через Симплон. Перед отъездом он в сотый раз заверил Адальбера, что немедленно сообщит ему, как только получит новости от Симона Аронова. След рубина был совсем горячим, грешно было бы дать ему остыть.

Глава 5

Встречи

Женщина, сидевшая напротив за обеденным столом, ничем не напоминала то соблазнительное создание в сверкающем розовом платье, которое Альдо видел выходящим из гостиной Фэррэлсов за руку с Джоном Сэттоном. Глубокий траур, ни малейшего следа косметики – она выглядела как когда-то в мрачной комнате для свиданий тюрьмы Брикстон [15] – олицетворение бесконечной душевной скорби в сочетании с чувством собственного достоинства. Это способно было тронуть кого угодно, кроме, естественно, Альдо Морозини. Впрочем, он принял игру с безукоризненной любезностью.

– Я не сомневаюсь, что эти господа должным образом выразили сочувствие вашему горю, – произнес князь, указывая на Ги Бюто и Анджело Пизани, разделявших с ними трапезу. – Слова в подобных обстоятельствах не играют большой роли, и я не стану говорить, что испытываю хоть малейшее горе, но прошу вас поверить: скорблю вместе с вами...

– Спасибо. Очень мило с вашей стороны сообщить мне об этом.

– Что вы! Не стоит благодарности... Но я немного удивлен, видя вас здесь, разве вы не сопровождали тело вашего отца до Варшавы?

– Нет. Брат запретил мне, да я и сама не имела ни малейшего желания возвращаться туда. Кажется, вы забыли, что там мне угрожает опасность?

– В Англии тоже, а вы вроде бы не побоялись... Вы ведь были там, или я ошибаюсь?

– Ошибаетесь. Я провела какое-то время в Париже, дожидаясь... дожидаясь новостей о процессе. Находиться в Англии, каждую минуту дрожа от страха, что на меня набросится целая свора журналистов, – нет, это было бы невыносимо!

– А в Париже? Разве газетчики не преследовали вас там?

– Никоим образом. Мы с Вандой останавливались у одной американки, кузины моей невестки. То есть я хочу сказать, нашей невестки, – добавила молодая женщина с тонкой улыбкой.

– Не извиняйтесь – семейные узы мало что значат для меня.

– А как вы сами, как прошла ваша поездка в Испанию?

– Очень приятно. Я видел потрясающие вещи.

Альдо упомянул о «потрясающих вещах» для того, чтобы втянуть в разговор Ги Бюто, но, разумеется, не обмолвился ни малейшим намеком об истории с украденным портретом. Необходимо было разрядить этот обмен скрытыми колкостями новой темой, иначе он не сумеет сохранить хоть какое-то хладнокровие перед этим живым средоточием лжи. Альдо не впервые приходилось наблюдать выдающиеся актерские способности Анельки, она всегда была искусной комедианткой, но сегодня превзошла самое себя...

Видимо, это стало последней каплей: пока длился обед, князь принял твердое решение не откладывая предпринять первые шаги к аннулированию своего брака.

Переодевшись в темный костюм, Морозини сел в гондолу Дзиана. Он держал путь к Сан-Марко и, как всегда, если дело было не особенно срочным, не стал пользоваться моторкой. Ему казалось, что запах бензина и яростное урчание мотора не должны нарушать очарования чудесного ансамбля, состоявшего из базилики и Дворца дожей и словно бы возложенного короной на чело самой величественной из республик.

Пройдя мимо двух колонн из восточного гранита, одна из которых была увенчана крылатым венецианским львом, а другая – статуей святого Теодора, попирающего крокодила, колонн, между которыми когда-то казнили преступников, Морозини скоро оказался у портика Сан-Марко, над которым гарцевали четыре величественных коня позолоченной меди, изваянные Лисиппом в III веке до Рождества Христова и вызывавшие когда-то жгучее вожделение Бонапарта. Морозини любил их и всегда отвешивал им легкий поклон, прежде чем скользнуть в полумрак византийской базилики, освещаемой лишь пламенем свечей, горевших перед знаменитой «Pala d'Oro». Каждый раз, когда Альдо попадал сюда, ему чудилось, будто он проник в самую чащу некоего заколдованного леса.

Как обычно, внутри храма толпился народ. С приближением лета возрастало число туристов, мало-помалу наводнявших город, отравляя жизнь коренным венецианцам. Альдо, как человек глубоко верующий, прежде всего отдал свой долг Господу короткой молитвой, и только после этого отправился на поиски благословившего не так давно его насильственный брак отца Герарди, священника, с которым он дружил с детства.