Белые сны - Песков Василий Михайлович. Страница 8

В Мирном пурга. Летчики озабочены. Но делать нечего, надо ждать.

Ходим в гости. Люди везде остаются людьми. В Антарктиде ловят на крючок рыбу, играют в пинг-понг и ходят гости. Если ты получил пять приглашений, конечно, идешь туда, где интереснее. Таким местом в Мак-Мёрдо является домик ученого Вольфа Шлигера. Ученый встретил нас на пороге в домашней пижаме, с трубкой. Весело щурясь, представился:

– Вольф Шлигер, доктор биологии. Происхождение – немец.

Здешнее прозвище – Кудрявый.

Лысая голова профессора отражала свет лампочки, висевшей у потолка.

В домике чисто. Книги. Виолончель. На стене – неизменная красавица из журнала. Профессор замечает улыбки.

– Со мной живут молодые парни, ученые. Я тут единственный с лысиной. Много ль всего ученых? А вот считайте красные куртки. В красном – ученые, в зеленом – военные.

Америка все исследования в Антарктиде и Арктике отдала военно-морскому флоту. Ученые ведут работы по контракту с военными. В Мак-Мёрдо в красных куртках ходят человек сорок. Остальные четыреста – моряки. Они готовят пищу, водят тракторы и самолеты, держат радиосвязь, дежурят на атомной станции, наблюдают погоду.

Ученые почти все приезжают только на летний сезон, после местного праздника «Появление солнца». Раньше программа ученых была обширной. Теперь считают: свойства земли в Антарктиде известны. Вместо геофизиков приезжают биологи. Их интересуют пингвины, тюлени и рыбы. Профессор Шлигер занимается рыбами. Он зимовал в Арктике и в третий раз прилетел в Антарктиду. С шутками показывает свое хозяйство. В огромном чане плавают рыбы. Под электрическим светом греются разноцветные океанские звезды и осьминоги.

Зашел разговор о психике человека в условиях Антарктиды. Американцы этой проблеме уделяют много внимания.

– Понаблюдайте за вашим другом. Таким он был в Ленинграде? – Профессор смеется, хлопая по плечу третьего в нашей компании. – Десять месяцев тут прожил. Ленинградский метеоролог Геннадий Григорьевич Тараканов зимовал на базе Мак-Мёрдо. Всякий предсказатель погоды, особенно в Антарктиде, должен быть чуть фантазером и чуть юмористом. Геннадий Григорьевич умеет смеяться и фантазировать. Но шутки шутками, а дело – делом. Он так предсказал погоду однажды, что американцы только пожали плечами. Но вышло по-таракановски. Это, конечно, было замечено адмиралом, потому что погода нужна была как раз для его полета в глубь Антарктиды. С тех пор адмирал внимательно читал предсказания своих синоптиков, но обязательно спрашивал: «А что говорит Тараканов?»

Геннадий Григорьевич, общаясь с американцами в совершенстве освоил английский язык, но смертельно соскучился по русскому. После беседы с профессором он вызвался рассказать об Антарктиде прилетевшим ребятам. Сели в кружок, он – в середине. Час говорит, два говорит. Пять часов говорил!

В наш брезентовый дом пришли двое в зеленой одежде.

– Хотят ли русские посетить атомную станцию?

Станция в стороне от поселка. Поднимаемся по каменистому склону горы, держась за веревку.

Такой же формы, как в поселке, домики, только больше размером. Раздеваемся. Интеллигентного вида военный в очках, с указкой в руке, старательно объясняет устройство электростанции. Потом осмотр.

Станция называется «РМ-3А». Это значит: портативная, третья по счету в Америке, собрана в полевых условиях. Мощность станции – тысяча пятьсот киловатт. Её перевезли на самолетах отдельными блоками. Каждый блок не тяжелее пятнадцати тонн. На сборку ушло три месяца. Шестьсот дней реактор уже работает, но Антарктида-заказчик станцию не приняла окончательно. Требует всяких доводок. Персонал станции – двадцать два человека. Стоимость – шесть миллионов долларов. Американцы прикинули: если считать перевозку горючего ледоколами, атомная станция дешевле станции дизельной.

– А нет ли опасности для поселка?

– Следим. Смотрите, сколько приборов. Чуть качнется вот эта стрелка – реактор автоматически остановится. Вот у вас часы с фосфором, хотите, проверим активность?

По очереди суем руки в какой-то ящик. От моих часов стрелка шарахнулась к самому краю.

– О-о! – американец поднял брови. – Я бы такие часы не носил.

Мне стало грустно. Когда шли по льду, остановился у проруби. Старые часы, а все-таки жалко было бросать, десять лет проносил.

В Мирном пурга. Говорили по радио. Чей-то голос устало сказал:

– Месяц готовили полосу. День непогоды – и как не было полосы…

А тут, в Мак-Мёрдо, весна. Горы в водяных блестках. Ребята сушат портянки у калорифера. Священник Уильям надел резиновые, белого цвета ботинки и стал похож на Олега Попова. Тепло. Суета в поселке похожа на деревенскую масленицу. Только лошадей нет. Но прокатиться можно на вертолете или на тракторе. Велик соблазн прокатиться, поглядеть: а что же там, около гор?

Трактор быстро стелет по льду резиновые гусеницы. Едем вчетвером: Сомов, Трешников, норвежский оператор и я. Едем домику Роберта Скотта, из которого он уходил к Южному полюсу и в который не смог вернуться. Ровный заснеженный лед. Трещина все время уводит нас в сторону. Делаем крюк, но снова трещина с черной водой. Три черные точки у трещины. Через минуту мы уже снимаем огромных тюленей. Лежат на солнце, лед подтаял под жирными литыми телами. Услыхав звуки, тюлени подняли головы, таращат оливковые выпуклые глаза и, с шумом потянув воздух, равнодушно ложатся на другой бок. Но нам-то надо, чтобы голову приподнял, иначе снимок не получается. Осторожно наступаем на хвост сапогом – только чуть шевельнулся. Осмелев, садимся верхом. Михаил Михайлович Сомов заступается за тюленя:

– Ребята, есть международное соглашение: не беспокоить зверей в Антарктиде.

Трактор снова мчится вдоль трещин. Стоп! Целое лежбище, штук сорок тюленей – самцы и самки с младенцами. Малыши, нас завидев, с ревом кинулись к матерям. Те заметались – рев, лязганье зубов. Тут, если и захотел бы, не покатаешься на тюлене. Впрочем, самцы лежат невозмутимо спокойные. Один решил искупаться после загара. Неуклюже, еле ворочая телом, подполз к трещине, бултыхнулся. Через минуту показалась усатая морда. Сопит, пялит два любопытных глаза.

Трещина подвела нас к пещере во льду. Узкий проход. Идем согнувшись. Кажется, забираемся в рукавицу с густым белым мехом. «Мех» холодный и хрупкий, заденешь шапкой – с шорохом падает белая бахрома ледовых кристаллов. Пушистый потолок уходит вверх. Просторно. Идем в толщу айсберга. Снежные занавески, перегородки.

У входа пещера была голубой, потом стала синей, фиолетовой. Даль её – черная. Добираемся туда по скользкому водяному полу. Глядим назад – плавные переходы друг в друга холодных свечений. Люди кажутся гномами, которым удалось забраться в волшебную глубину камня.

После пещеры с минуту не можем двинуться к трактору. От солнца ломит глаза. На обратном пути делаем крюк – взглянуть на следы катастрофы. Она случилась три дня назад. В Антарктиде часто приходится рисковать. Наверно и в этот раз американцам надо было лететь. Вертолет шел в слепящей мгле, когда не знаешь, где небо и где земля. Машина врезалась в лед. Ярко-красная груда обломков. Валяются полетные карты, пилотские шлемы, пластмассовый желтый утенок – талисман, оберегавший летчиков от беды. Летчики чудом остались живы. Но история чуть было не повторилась. Наших летчиков из поселка к аэродрому американцы возили на вертолете. При посадке соскочил винт. Вертолет шлепнулся. Людей спасла малая высота.

Решено. Улетаем. Полосы в Мирном нет. Будем садиться на озерный лед в Оазисе Бангера. Это в четырех сотнях километров от Мирного. Забавное название: залив Транскрипция. С места посадки на маленьких самолетах переправимся в Мирный.

Улетаем.