Три господина ночи - Бенцони Жюльетта. Страница 2

Дзанетте едва исполнилось шестнадцать лет, а Гаэтано был красивым малым. Любви их угрожала, с одной стороны, бешеная ревность Фраголетты, с другой – гнев папаши Фарузи, намеревавшегося выдать дочку за серьезного человека. Чтобы избежать того и другого, влюбленные решились на побег, с тем чтобы потом спокойно пожениться где-нибудь подальше от Венеции.

Когда, по прошествии нескольких месяцев, они вернулись обратно, все такие же влюбленные, но заметно обнищавшие, Дзанетта была беременна, и это обстоятельство заставило семейство Фарузи все им простить. Произошла трогательная сцена примирения из тех, какие так хорошо удаются итальянцам.

Малыш, которого они ждали, а это как раз и был Джакомо, появился на свет 2 апреля 1725 года. В каком-то смысле своим рождением он дал свободу своей матери: в Дзанетту, едва она обрела прежнюю стройность, вселился бес театра, и она вслед за супругом устремилась на подмостки, оставив ребенка на попечение своей матери.

Чета имела успех и продолжала жить на бегу. В Лондоне Дзанетта родила второго сына, потом еще четверых детей, овдовела, перебралась в Германию, в Дрезден, где пленила разом и театральную публику, и самого курфюрста, и в конце концов так и осталась жить в этом красивом новом городе, подарив матери дом на улице Комедии, где та, как могла, растила слабого здоровьем первенца.

С каждым днем синьора Фарузи все больше хвалила себя за ту поездку на остров Мурано, потому что Джакомо, едва освободившись из ведьминых когтей, начал развиваться удивительно быстро. Бабушка выбрала ему в наставники известного поэта по имени Баффо. К несчастью, ее выбор пал на весьма игривого поэта, чьи на редкость непристойные сочинения далеко не всем должны были попадать в руки. Джакомо под его руководством выучился не только читать и писать, но заодно усвоил и начатки более причудливых наук, и когда он наконец отправился в Падую, чтобы получить «классическое образование» в университете, то явился туда с явной склонностью к магии, оккультным наукам, игре, вину… и женщинам. Причем последние внушали ему страх, смешанный с вожделением.

В Падуе он поселился в доме аббата Гоцци, простого и вполне благопристойного человека. Но у того была сестра по имени Беттина, достаточно свеженькая и кокетливая для того, чтобы студент принялся мечтать о ней по ночам. И поскольку студент, о котором идет речь, к тому времени превратился в красивого темноволосого, хорошо сложенного юношу с бойким взглядом, большим дерзким носом и ртом, созданным скорее для смеха, чем для чтения молитв, Беттина почти сразу же запылала ответной страстью. На ее долю выпало счастье сделаться наставницей Джакомо, и ночи под мирным кровом аббата были куда как беспокойными.

Тем не менее, предаваясь – и с каким пылом! – изучению науки любви, Джакомо ради нее не забрасывал и прочих наук. Прекрасно зная латынь, он в кратчайший срок сделался доктором права. Получив эту ученую степень, распрощался с аббатом Гоцци, в последний раз поцеловал опечаленную Беттину и весело вскочил на баржу, которая должна была доставить его в милую Венецию, где, как ему казалось, его ожидали всевозможные радости, а для начала, само собой, слава и богатство.

Но у встречавшей внука на пристани бабушки Фарузи были свои виды на его будущее.

– Теперь, когда ты сделался ученым, – сказала она, – ты должен стать аббатом. С твоей внешностью и твоими знаниями ты далеко пойдешь! Может быть, когда-нибудь ты будешь кардиналом!

– Но мне совершенно не хочется становиться священником! Неужели для парня не найдется другого дела, кроме того, чтобы служить мессу?

– Это лучший способ получить свободу. Священник может делать почти все, что захочет. К тому же ты небогат…

Джакомо, не слишком убежденный этими доводами, все же позволил отвести себя к приходскому священнику Сан-Самуэле, и тот, разумеется, заявил, что призвание юноши прямо-таки бросается в глаза. В мгновение ока ему выбрили тонзуру и произвели в младшие чины церкви, благодаря чему юноша сделался в своем приходе помощником человека, уверявшего, будто именно он открыл его.

Джакомо был поистине удивительным дьяконом. Во время богослужений, в которых он, впрочем, участвовал довольно рассеянно, он стоял, возвышаясь над алтарем – еще бы, при его-то росте в метр восемьдесят шесть сантиметров, – и не сводил сверкающих глаз с толпы коленопреклоненных женщин и девиц, которые нередко бросали из-под своих кружев на красавчика дьякона восхищенные взгляды.

Одна гостеприимная вдова, синьора Орио, приблизила его к себе, почти не скрывая намерения сделать юношу своим верным рыцарем. Она была еще свежа, с нежной кожей и приятной полнотой. Джакомо не заставил долго себя упрашивать и согласился несколько раз встретиться с ней наедине для подготовки к исповеди; результатом таких свиданий стало то, что теперь его всегда, утром и вечером, ждали к столу этой синьоры.

Впрочем, нашему красавцу это доставляло немалое удовольствие, поскольку вместе с ними за стол садились еще две дочери Евы: племянницы хозяйки, Мартон и Нанетта, обе хорошенькие и аппетитные, к тому же обладавшие сердцем не менее чувствительным, чем у их тетушки.

Джакомо вскоре обнаружил, что и по части темперамента юные девы ни в чем ей не уступают, и с тех пор ночи странного дьякона все больше напоминали оргии: он влезал в дом через окно, выходившее на улицу Святых Апостолов, и сначала, соблюдая строжайшую иерархию, являлся к хозяйке дома. Воздав ей должное, он перебирался к той или другой из девиц… если только они обе не ждали его вместе.

При таком образе жизни, наверное, вскоре и следа не осталось бы от крепкого здоровья, которое подарила ему ведьма с острова Мурано, но, когда все три дамы разом забеременели, он понял, что должен хотя бы временно этот образ жизни изменить, если не хочет, чтобы его подвиги были преданы огласке.

И вот Джакомо, оказавшийся предоставленным самому себе, немедленно влюбился, на этот раз сделав выбор самостоятельно.

Девушку, которая жила по соседству с ним, звали Терезой Имер. Она усердно занималась пением и танцами, мечтая как можно скорее поступить в театр. Красота этой томной брюнетки со светло-голубыми глазами и молочной кожей расцветала в теплице под неусыпной опекой старого сенатора Малипьеро, ее покровителя.

Тереза жила одна с двоими слугами и приставленной к ней усатой дуэньей, дальней родственницей Цербера. Выражение лица этой дамы было настолько угрожающим, что и думать нечего было подойти к девушке на улице или в церкви. Но если женщина казалась Джакомо соблазнительной, он готов был на любые безумства, лишь бы добиться своего.

Благодаря выигрышу в бириби [3] он располагал некоторой суммой денег и смог подкупить одного из слуг, условившись с ним, что в такую-то ночь определенное окно дома останется приоткрытым, и расспросив, как пройти в комнату хозяйки. Ровно в полночь Джакомо, оставив гондолу под тем самым окном, бесшумно забрался в дом и прокрался в спальню.

Тереза спала глубоким сном, и Джакомо не стал ее будить. Так же спокойно, как если бы находился в собственной спальне, он разделся и, скользнув под одеяло, устроился рядом с девушкой. Внезапно проснувшись в объятиях голого мужчины, она и крикнуть не успела – он ловко закрыл ей рот поцелуем.

Прелестная Тереза, надлежащим образом изнасилованная, тем не менее осталась довольна. Более того, она нашла это занятие настолько приятным, что юный Казанова получил позволение вернуться на следующую же ночь.

– Малипьеро будет дома не раньше чем через три дня, – сообщила новоявленному любовнику Тереза. – Он отправился в свое поместье на материке…

Увы, на третью ночь, когда влюбленные были на седьмом небе, это небо внезапно омрачилось грозовыми тучами: сенатор, вернувшись без предупреждения, внезапно появился под балдахином постели, где они предавались своим утехам.

Минутой позже два крепких лакея уже держали опрометчивого любовника, не давая ему подняться с колен, и на него, как на нашкодившего мальчишку, градом сыпались унизительные палочные удары. Тем временем Тереза, забившись под одеяло, отчаянно рыдала и, спасая себя, нагло врала покровителю, будто ее изнасиловали.