Змеиное яйцо - Бергман Ингмар. Страница 11

Она произносит это печальным, просительным тоном. Он делает несколько шагов обратно в кухню, затем возвращается в комнату. Она слегка касается его руки и смотрит на него, как бы пытаясь рассеять его подозрения.

Это тесная квадратная комната с большими пятнами плесени на потолке. Одну стену целиком занимает громоздкий полированный черный гардероб, по другую стоит раскладывающийся на ночь диван-кровать. У окна – коричневый стол и четыре стула с высокой спинкой. На обоях замысловатый узор; стены украшают несколько картин уныло-романтического содержания. Слева от огромного гардероба висит треснувшее зеркало в потемневшей золотой раме; над диваном тикают старинные стенные часы. Вдоль правой стены разместились два потертых кожаных кресла и низкий круглый стол с медной окантовкой. Грязный паркет прикрывает восточный ковер со стершимся местами рисунком. В противоположность заставленной вещами комнате кухня довольно просторна и хорошо оборудована: здесь газовая плита, мойка и водопроводный кран, большая кладовая, ледник и полка с горшками и кастрюлями. У окна – круглый деревянный стол с тремя стульями; с потолка свешивается лампа под абажуром с длинной бахромой; пол покрыт почти новым линолеумом. В неосвещенном коридоре – высокая печь, по соседству – ящик, доверху полный угля. Квартира выглядит так, словно ее еще недавно занимали люди, которых обстоятельства вынудили перебраться из респектабельного буржуазного квартала в эту убогую постройку, выглядывающую окнами на грязную желтую стену.

Вчера, когда ты появился в кабаре, я как раз говорила Хансу Вергерусу о наших затруднениях. И он тут же предложил, чтобы мы перебрались в эту квартиру, которую арендует он или, точнее, клиника святой Анны и которая только что освободилась. Правда, здорово? Нам даже квартплату вперед вносить не придется. Он еще сказал, что может устроить тебя на работу в архив клиники. Ну разве не прекрасно, Абель? Поживем здесь, пока не решим что-нибудь. Правда, здорово!

Абель. Черт возьми, я не собираюсь здесь жить или принимать какие бы то ни было одолжения от этого проклятого Вергеруса!

Мануэла не отвечает. Она сидит за большим столом на одном из стульев с высокой спинкой, подперев голову руками. У нее очень усталый вид.

Будет гораздо лучше, если каждый из нас пойдет своей дорогой.

И на эти слова Мануэла не отвечает. Она сидит, глядя на стену за окном и потеки дождя на грязных стеклах.

По отношению ко мне у тебя нет никаких обязательств.

Мануэла не реагирует. Закрыв лицо руками, она опускает голову, но не плачет. Она не издает ни звука. Абель выходит на кухню и останавливается в нерешительности.

Скорее всего, в ближайшие дни мы не увидимся. Не будем запутывать все еще больше.

Мануэла. Понимаю.

Абель оставляет дверь открытой, спускается по лестнице и выходит наружу, вновь оказываясь во дворе-колодце. Дождь залил канализационные стоки, и теперь из них во все стороны расползается зловонная жижа. Абель останавливается, поднимает взгляд на окно и видит за стеклом пепельно-серое лицо смотрящей на него сверху Мануэлы. Внезапно вся его решимость пропадает, он поворачивает назад, взбегает по ступенькам вверх, встречает ее в коридоре и крепко сжимает в объятиях. Взяв в руки его голову, она целует его в губы.

20

В тот же вечер на кабаре «У голубого осла» совершают налет штурмовики. Время приближается к одиннадцати, и Мануэла, на которую жалко смотреть, еле слышным голосом поет о том, что у нее есть конфетка. Из-за дождя, который по-прежнему льет как из ведра, заведение полупусто. Еще сильнее, чем обычно, запах плесени, и везде промозглый холод. Полуобнаженные девицы за стойкой натянули шерстяные свитера, набросили на плечи шали; на одной из них – поношенное мужское пальто. Вошедшего Абеля фамильярно приветствуют рассевшиеся у входа в ожидании клиентов проститутки. Насквозь промокший, он снимает пальто; старик гардеробщик обещает повесить его просушить. Абель благодарит и входит в зал. Садится за столик и зажигает окурок сигареты. Владелец кабаре подсаживается к нему с кружкой пива. Это низенький человечек с крашеными волосами, смуглым, со следами косметики лицом и боязливыми, бегающими глазками за толстыми стеклами очков. На указательном пальце его левой руки – дорогое кольцо.

Герр Соломон. Как вы находите, у меня хорошее произношение? Я несколько лет прожил с женщиной-факиром родом из Нью-Джерси. У нее и выучился английскому. Нет, здесь, в Берлине, решительно пора закрывать лавочку. Только оглядитесь вокруг, герр Розенберг! Тридцать шесть человек! А программа! Да, да, Мануэла никуда не годится. Просто не знаю, что с ней сегодня: у нее совсем жалкий вид.

Абель. У нее грипп.

Герр Соломон. Как вы думаете, герр Розенберг, что, если объединить кабаре с борделем, скажем, в Бейруте? Совершенно иной климат, совершенно иной прием. Пожалуй, сегодня сократим программу, закроемся пораньше. В такую погоду продолжать бессмысленно. В жизни не видел ничего похожего на этот ливень. Может быть, это потоп? Ваше здоровье, герр Розенберг.

Не успевает он подняться с места, как входные двери с треском распахиваются. Какая-то девушка вскрикивает от боли и гнева; шум перекрывает чья-то команда. Внезапно передняя часть зала заполняется людьми в блестящих дождевиках, сапогах и фуражках военного образца. Они вооружены дубинками.

Смуглое лицо герра Соломона вспыхивает, затем моментально блекнет. Застыв на месте с сигаретой в правой руке и кружкой в левой, он вымученно улыбается Абелю, вдруг становясь меньше в своем безукоризненно сшитом смокинге.

Я ждал этого.

Четверо мужчин проложили себе дорогу к сцене. Один из них схватил Мануэлу за запястье и держит цепкой хваткой. Зрители повскакивали с мест; некоторые из них что-то возбужденно доказывают, столпившись у дверей. Музыканты сгрудились в углу оркестровой ямы.

Неожиданно вспыхивает верхнее освещение. Юнец из числа взобравшихся на сцену зачитывает обращение, в котором то и дело встречаются слова «именем германского народа». Когда с чтением покончено, тучный человек – очевидно, главарь банды – спрашивает, где хозяин кабаре. Не говоря ни слова, герр Соломон садится. Одна из девиц у стойки тычет в его сторону пальцем, крича: «Вон он, вон он, еврейская свинья». Главарь подходит к столику.

Главарь. Мне не нравится твой нос. Сними очки, если не хочешь, чтобы они разбились.

Герр Соломон без промедления повинуется. Главарь хватает его за редкие крашеные волосы и изо всех сил бьет лицом о столешницу. За минуту такой обработки лицо герра Соломона превращается в бесформенную кровавую массу. Все это время в кабаре никто не шевельнулся. Абель так и продолжает сидеть на том же месте. Кровь брызжет на его пиджак и брюки, но он не в силах двинуть ни рукой, ни ногой. Не смея даже отвернуться, он смотрит, как преображается лицо Соломона.

Главарь банды счел, что владелец заведения достаточно наказан, и дует в свисток. Это служит сигналом к началу погрома. Молодчики в форме принимаются с остервенением крушить мебель, зеркала, их дубинки обрушиваются на публику, исполнителей, оркестрантов. На время в кабаре воцаряется стихия тотального насилия. Затем слышатся два коротких свистка. Погром прекращается, и налетчики устремляются к выходу. В мгновение ока они исчезают. Слышно, как заводятся и мчат по пустынной, залитой дождем улице несколько автомобилей. Внутри остаются груды изломанной мебели, битой посуды, тела пострадавших. Лежащему под столом Абелю заехали дубинкой по уху. Ухо сильно кровоточит, но ничего не задето. Пробираясь среди избитых, плачущих, терроризированных людей в поисках Мануэлы, он почти сразу находит ее: она невредима и помогает Соломону прикладывать салфетки к его изуродованному лицу.

Тем временем в углу завязывается ожесточенная потасовка между девушкой, указавшей погромщикам хозяина заведения, и двумя его защитницами.

Мануэла. Знаешь, тот парень, что схватил меня на сцене, оказался не такой уж плохой. Повалив меня на пол, он шепнул, что это только для виду и чтобы я кричала изо всех сил. Ну, я и постаралась.