Четвертая высота - Ильина Елена Яковлевна. Страница 53

ПОСЛЕДНИЙ ПУТЬ

На берегу Дона, близ хутора Паншино, 780-й стрелковый полк хоронил своих героев — Гулю Королёву и Алексея Топлина.

Оба гроба стояли в дивизионном клубе на возвышении. В комнате было тесно. Бойцы и командиры пришли сюда прямо с передовой, чтобы проститься с любимыми своими товарищами. Тут были и начальник политотдела дивизии Клочко, и командир полка Хохлов, и комиссар Соболь, и Троянов. Люда Никитина стояла у изголовья и всё смотрела на неподвижные, спокойные лица Гули и Алексея. Осторожно поправила она прядь волос, прильнувшую к Гулиной щеке, отодвинула колючую веточку, спустившуюся на лоб Алексея.

Отвернувшись к окну, стоял Шура Филатов и время от времени вытирал кулаком глаза.

А в уголке тихо плакали мальчики — Саша и Гриша. Им было стыдно плакать — ведь они разведчики, но слёзы сами текли по их щекам.

За свою короткую жизнь они уже видели немало убитых. Но увидеть среди толпы сгрудившихся живых людей неподвижную и безмолвную Гулю, которая вчера ещё ходила, разговаривала, смеялась так же, как и все, было странно и страшно. Над мальчиками наклонился Троянов.

— Что, разведчики? Не сдавайтесь, держитесь. Что ж поделаешь! А Гулю помните. Это ваше счастье, что вам довелось знать её.

Мальчики сразу подтянулись по-военному и поправили ремни и шапки.

— Товарищ старший лейтенант, — прошептал Гриша, — а что же это нигде не видно дяди Семёна?

— Товарища Школенко, — поправил его Саша.

Троянов пожал плечами:

— Да мы и сами не знаем…

О судьбе героя-разведчика думали не одни только Саша и Гриша. Мысль о нём тревожила всех. Много раз проверяли на командном пункте списки погибших и раненых. Но Семёна Школенко в списках не было.

И никто не знал и не мог себе представить, что в это самое время Семён Школенко находится в фашистском «лагере смерти». Фашисты стащили его, тяжело раненного, с бруствера в окоп. Теперь его пытали и мучили, заставляя говорить. Но он молчал…

Внезапно под окном, нарушив тяжёлую тишину, загремел полковой оркестр. Торжественные, скорбные звуки траурного марша ворвались и заполнили собой всю комнату. Люда закрыла глаза, а когда открыла их, она увидела, словно в тумане, как оба гроба снялись с возвышения и медленно поплыли на руках у товарищей к выходу.

Вот и две раскрытые могилы.

Отсюда хорошо виден западный берег Дона, через который Гуля переправляла раненых. Но сейчас берег, захваченный врагом, затянут синевато-серой пеленой тумана.

А южнее хутора Паншино, там, за высотой 56,8, где-то у хутора Вертячего, ещё гремят бои. Небо полыхает заревом огня. В свежем ноябрьском воздухе гулко отдаются тяжёлые удары орудий.

Руки друзей бережно опустили на землю два простых, некрашеных гроба.

Седой, суровый с виду человек, начальник артиллерии дивизии майор Прозоров вышел вперёд и медленно обвёл всех глазами.

— Товарищи! — сказал он. — Здесь перед нами лежит Алексей Евдокимович Топлин, или, как мы его звали попросту, Алёша. Смертью храбрых пал Алексей Топлин, командир артиллерийского полка. А было это так. Во время нашего наступления на высоту 56,8 выбыл из строя расчёт станкового пулемёта — того, что поддерживал своим огнём наступление одной из рот. Наступающая рота залегла, а майор Топлин подбежал к пулемёту и открыл огонь по фашистам. Нажим врага ослабел. И тогда Топлин скомандовал: «Герои-богатыри! Не отдадим врагу ни одного клочка земли нашей русской! Вперёд, герои!» — и повёл роту на врага. В эту минуту вражеская пуля сразила его наповал. Прощай, Алёша! У тебя была прямая, открытая, хорошая жизнь. И такая же смерть.

Он замолчал, а потом перевёл глаза на другой гроб. Все головы повернулись к Гуле Королёвой.

Ветер чуть шевельнул прядку её волос, и лёгкая тень пробежала по нежному лицу, чуть оживляя его суровую неподвижность.

Вперёд вышел командир Соболь.

— Кто бы мог подумать, — сказал он, — что в этой молодой женщине, почти девочке, таится такая сила — сила любви и ненависти, такое поистине величайшее геройство? Гуля Королёва, товарищи, вынесла с поля боя более ста раненых бойцов и командиров, и она же вместе с бойцами на высоте 56,8 штурмом брала немецкие окопы! В тяжёлый момент боя за эту высоту, обагрённую кровью, она подняла оставшееся без командира подразделение и повела его в атаку… Вот эта красивая, юная, всем нам милая девушка… Товарищи, отомстим врагам за наших друзей, за Алёшу Топлина и Гулю Королёву!

Закрылись крышки гробов. Боевые знамёна, тяжело поникнув, склонились над героями. Молча стояли, опустив обнажённые головы, те, кого так любила Гуля, — её боевые товарищи. Батарея из шести орудий выстроилась у могил, устремив жерла в сторону врага.

Прозвучала команда:

— По врагам Родины — огонь!

Гулко грянул прощальный салют. Стволы орудий отпрянули назад. И снова:

— Залпом — огонь!

Десять раз прогремели орудия, и десять раз снаряды с резким свистом полетели в стан врага.

Комсомольский билет Гули Королевой

«ЗОЛОТОКУДРА ДИВЧИНА»

Прошло полгода. Там, где гремели невиданные в истории войн бои, наступила тишина. Гулкая, трепещущая земля, отзывавшаяся во время боёв на каждый залп так, словно сама испытывала боль, теперь успокоилась.

Настала весна. Изрытые оврагами степи, раскинувшиеся между Волгой и Доном, покрылись низкой зелёной травой. Везде, куда ни посмотришь, застыли разбитые грузовики, скрученные крылья самолётов, перевёрнутые полусожжённые машины.

На берегу Дона у маленького тихого хутора высится обелиск. На шпиле поблёскивает металлическая звезда. Подходя к памятнику, люди внимательно читают надпись на нём. Но и без надписи они знают, кто лежит под этим обелиском.

Дивизия, которая дралась здесь за каждую пядь земли, далеко ушла из этих мест. Но не ушла отсюда слава о Гуле и обо всех героях, павших за эту землю.

Был тёплый весенний вечер. Украинец Хома Онищенко, сержант, окружённый бойцами и хуторянами, курил трубку и не спеша рассказывал:

— Була тут у сусидний дивизии золотокудра дивчина. Така, що страху не мала. От раз бачуть немци — наша частына в бий иде. А попереду — дивчина, уся в полумьи. До немецьких окопив иде, а сама не горыть. Взяла окоп и дальше пишла. Имья цией дивчини було чи Корольова, чи Короленко, а може, и Король.

— А вы що, сами ни бачили? — спросил в темноте чей-то женский взволнованный голос.

— Сам я не бачив, але чув вид людей. Про неи вси говорять.

Хома помолчал, покурил, а потом добавил неторопливо и веско:

— Ця дивчина дуже гарно спивала. Колы немци зачують цю писню «Катюшу», так сразу же стриляты почнуть, щоб чуты не було. Та хиба ж переможешь «катюшу», колы вона по всёму фронту грымыть?

Хома докурил трубку, встал и пошёл. Он и не подозревал в эту минуту, что женщина, которая так тревожно расспрашивала его о «золотокудрой дивчине», была её мать и что приехала она в этот край только для того, чтобы увидеть людей, знавших Гулю, чтобы услышать о ней хотя бы одно слово…