Медный кувшин - Энсти Ф.. Страница 17

— Ох, г. Вентимор, барин! — жаловалась она. — Что вы теперь намерены еще сделать, хотела бы я знать? — Как подумаешь, каково это — взять да и переделать всю квартиру так, что узнать нельзя, — и ни словом не упредить! Уж если нужна была переделка, я думаю, хоть сказать бы надо Рапкину да мне.

Гораций и не заметил, как уронил все свои хризантемы в фонтан. Он теперь понял; в сущности, он как-то почти понял это сразу, но не хотел сознаться даже перед собою.

Конечно, причиною беды был все тот же джинн. Он вспомнил теперь, что упомянул накануне об ограниченных удобствах своей квартиры.

Ясно, что Факраш мысленно отметил это и, по своей безудержной щедрости, являвшейся наихудшим его пороком, решил, в виде приятного сюрприза, совершенно переменить обстановку и убранство комнат сообразно собственному вкусу.

Это было чрезвычайно мило с его стороны, доказывало искренность его благодарности, но…

«Ох! — подумал Гораций с горечью в душе. — Если бы он только согласился оставить меня в покое и заняться собственными делами».

Однако дело было сделано и ответственность приходилось принять на себя, потому что едва ли было возможно открыть правду.

— Разве я не говорил, что хочу сделать некоторые изменения? — сказал он беззаботным тоном. — Они сделаны немного скорее, чем я ожидал. А что… тут долго работали?

— Я положительно не могу вам этого сказать, барин, потому что уходила за некоторыми покупками, которые мне нужны к вечеру, а Рапкин был на углу, в читальне. А когда я пришла, то все уже было готово и рабочие ушли. И как они могли кончить такое дело так скоро, это меня совершенно сбивает с толку; потому что когда у нас перестраивали кухню, то работали десять дней.

— Ну, хорошо, — сказал Гораций, уклоняясь от этой темы, — все-таки они сделали это, и сделали замечательно хорошо. Ведь вы согласны, г-жа Рапкин?

— Все это может быть, сударь, — сказала г-жа Рапкин, фыркнув, — только мне-то не по вкусу, и не думаю, чтобы пришлось по вкусу Рапкину, когда он увидит.

Вентимору оно тоже было не по вкусу, хотя он не собирался признаваться в этом.

— Что делать, г-жа Рапкин! — сказал он. — Только мне сейчас некогда беседовать, надо бежать наверх и одеваться.

— Прошу меня извинить, сударь, но это совершенно невозможно… потому что, когда они были здесь, они совсем убрали лестницу.

— Убрали совсем лестницу? Глупости! — воскликнул Гораций.

— Так и я думаю, г. Вентимор… Но это как раз то, что люди сделали, а если вы не верите, подите и посмотрите сами.

Она раздвинула драпировки и открыла изумленному взору Вентимора обширную залу с колоннами и с высоким куполообразным потолком, от которого свешивалось несколько ламп, дававших мягкий свет. Наверху, в стене налево, было два окна, которые, по его мнению, раньше находились у него в гостиной; из деликатности, или по неумению, или просто потому, что это ему не пришло в голову, джинн не тронул наружных стен; только эти окна были теперь замаскированы сквозной позолоченной решеткой, которою Гораций объяснил себе узор, замеченный им снаружи. Стены были обложены голубыми с белыми восточными изразцами; вдоль двух стен зала шла алебастровая платформа, на которой стояли диваны; в противоположной ему стене подковообразные арки вели, очевидно, в другие комнаты. Середина мраморного пола была застлана дорогими коврами с кучами подушек, яркие цвета которых горели из-под золотых мудреных вышивок.

— Ну, — сказал несчастный Гораций, едва сознавая, что говорит, — это… это очень… уютно, г-жа Рапкин.

— Не мне судить об этом, сударь; только я хотела бы знать, где вы думаете обедать?

— Где? — сказал Гораций. — Ну, здесь, конечно. Здесь много места.

— В доме не осталось ни одного стола, — сказала г-жа Рапкин, — значит… разве только вы захотите накрыть на полу.

— О, здесь должен быть стол где-нибудь, — сказал Гораций нетерпеливо, — или же вы можете взять взаймы. Не создавайте затруднений, г-жа Рапкин. Приспособьте, что угодно… Теперь я должен идти и одеваться.

Он наконец освободился от нее и, пройдя под одну из арок, нашел меньшую комнату, из кедрового дерева, с инкрустациями из слоновой кости и перламутра, которая, очевидно, была его спальней.

Роскошное одеянье, жесткое от золотых вышивок и сверкавшее древними украшениями из драгоценных камней, было разложено для него (ибо джин обдумал все); но, конечно, Вентимор предпочел бы свой собственный вечерний костюм.

— Г. Рапкин! — закричал он, подходя к другой арке, которая, по-видимому, сообщалась с подвалом.

— Что прикажете? — ответил хозяин, который только что вернулся из своей «читальни» и теперь появился без галстука в одной жилетке, бледный и растерянный, что, пожалуй, понятно, принимая во внимание обстоятельства. Когда он вошел в эти ставшие ему чуждыми мраморные покои, он пошатнулся; его красные глаза выкатились, а рот открылся как у рыбы.

— Они и здесь побывали также, кажется, — заметил он хрипло.

— Здесь немножко переделали, — сказал Гораций, — как видите. Не знаете ли вы, куда девалось мое платье, а?

— Я не знаю, куда они девали все. Ваши платья? Ну, я не знаю, куда девалась даже наша маленькая гостиная, где мы с Марией сидели столько лет каждый вечер. Я не знаю, куда девались кладовая и ванная с горячей и колодной водой, проведенной за мой собственный счет. А вы просите меня найти вам сюртучную пару! Я нахожу, сударь, я навожу, что самая не… самое непозволительное своеволие было допущено в ущерб мне.

— Любезный, не болтайте вздора! — сказал Гораций.

— Я вам говорю, что знаю. И всегда скажу, что дом англичанина — это его крепость, и никто не имеет права, как только он повернул спину, прийти и построить у него турецкие бани, вот что!

— Построить что? — воскликнул Гораций.

— Турецкие бани, понятно говорю. Ведь это же сущие турецкие бани. Как вы думаете, кто захочет снять квартиру, отделанную на смех? Что я скажу домовладельцу? Такое дело разорит меня, да! После того, как вы здесь квартируете пять лет, и мы с Марией смотрели на вас, как на родного… Это тяжело… это чертовски тяжело!

— Слушайте, — сказал Вентимор резко, потому что было ясно, что умственные занятия г-на Рапкина не обошлись без помощи многочисленных рюмок, — придите в себя наконец и слушайте!

— Я почтительно отклоняю предложение прийти в себя… ни для кого на свете, — сказал г-н Рапкин с гордым видом. — Я стою здесь за свое достоинство, как человека, сударь! Слышите, я стою здесь…

Он помахал рукой и неожиданно сел на мраморный пол.

— Стойте на чем хотите или на чем сумеете, — сказал Гораций, — но вы слушайте, что я хочу вам сказать. Тот кто… те, кто сделали все эти изменения, вышли за пределы моих распоряжений. Я вовсе не хотел, чтобы дом был так переделан. И все таки, если ваш домовладелец не найдет, что его. ценность страшно повысилась, он будет дураком, вот и все! Как бы то ни было, я позабочусь, чтобы вы не пострадали. Если заставят все привести в прежний вид, я это сделаю на свой счет. Поэтому, пожалуйста, не беспокойтесь больше.

— Вы — настоящий джентльмен, г. Вентимор, — сказал Рапкин, осторожно пытаясь стать на ноги. — Джентльмена сразу узнаешь. Я тоже джентльмен!

— Конечно, — сказал Гораций весело, — и я вам скажу, как это доказать. Вы сейчас же пойдете вниз и попросите свою милую жену облить вам голову холодной водой: затем окончите свой туалет, постарайтесь добыть какой-нибудь стол, накройте его для обеда и будьте готовы к приезду моих друзей, чтобы доложить о них, когда они приедут, и потом служить за столом. Понимаете?

— Хорошо, господин Вентимор, — сказал Рапкин, который еще не вышел за пределы понимания и повиновения. — Вы уже на меня положитесь. Я постараюсь хорошо принять ваших друзей, превосходно! Я служил буфетчиком в лучших, в самых знатных… в самых аристо… вы знаете, в такого рода домах… и… все это было в порядке, и я буду в порядке через несколько минут.

С таким обещанием он заковылял по лестнице, оставив Горация с облегченным до некоторой степени сердцем. Подержав голову под краном, Рапкин будет достаточно трезв; да и кроме того можно рассчитывать на нанятого лакея.