Узник в маске - Бенцони Жюльетта. Страница 67

Ответом ей была сначала гробовая тишина, потом – горестный вздох, потом – слова:

– Более чем прежде! Возможно, этим поступком я отобью у этого могущественного юнца желание меня убить.

– Не глупите! Он никогда не пойдет на поводу у подобных желаний. Да, он порывист, что свойственно юности, в нем бурлит кровь, однако он наделен богобоязненным сердцем и не станет совершать грех, который мучил бы его потом до глубокой старости. Другое дело – случайности, которые могут произойти в пылу боев, тем более в столь отдаленных краях... Все, о чем он мечтает, – это избавиться от вашего присутствия. При этом он знает, что вас ненавидит Кольбер.

– Не вижу логики. Разве стал бы доверять подобный секрет простому слуге монарх, мнящий себя величайшим правителем обоих полушарий?

– Разумеется, не стал бы. Ему достаточно ненависти Кольбера. Она – надежный инструмент.

– Перед богом это было бы не меньшим преступлением. Хотя благодаря вашим речам я стал лучше разбираться кое в каких вещах. В последнее время мне казалось, что ему неприятен сам мой вид. Он и раньше не слишком-то меня жаловал, а теперь и подавно я должен внушать ему ужас.

– Не знаю, какие чувства он в действительности к вам испытывает, но мне крайне подозрительно потворство Кольбера вашей экспедиции. Не уплывайте, Франсуа, умоляю!

Бофор, потрясенный слезами Сильви, подошел к ней сзади и положил ладони на ее вздрагивающие плечи.

– Как давно ты не называла меня по имени, Сильви! Уж не для того ли, чтобы лишить меня отваги, ты произнесла его сейчас?

– Нет, просто мне отчаянно хочется уговорить тебя остаться.

– Из-за Филиппа? Даю слово изо всех сил оберегать его от опасностей.

– Да, из-за него, но в еще большей степени – из-за тебя самого! Ах, Франсуа, мне так страшно, что там с тобой случится беда! Боюсь, что никогда больше с тобой не свижусь... Чутье подсказывает мне, что ты не только не станешь беречься, а даже будешь искать смерти.

– Признаться, меня посещали такие мысли. В этой войне, в которой все решает господь, я часто подумываю, не воспользоваться ли случаем перенестись к нему раньше срока. Умереть в бою, покрыв себя славой, – какой счастливый конец для неудавшейся жизни!

– Неудавшаяся жизнь? Как ты можешь так говорить, Франсуа? Ведь ты...

– Молчи! Я знаю себе цену, Сильви, и устал от самого себя не меньше, чем от прочих людей.

Бофор опустился на скамейку рядом с Сильви и схватил ее за руки, заставив посмотреть на него.

– На свете есть всего одно создание, способное вернуть мне желание продолжить существование, которое так многим в тягость, и это создание – ты! Если я вернусь живым, ты обещаешь стать моей женой?

Она вздрогнула, попробовала встать, сбежать от него прочь, но он не собирался ее отпускать.

– Это невозможно, ты же знаешь!

– Почему? Из-за того, что я убил?..

– Нет, из-за Мари. Она отвернулась от меня, как отвергла и свою любовь к тебе, когда узнала, что ты – отец Филиппа.

– Как она сумела это узнать?

– Значит, вы не получили письмо Персеваля? Ей открыл глаза все тот же проклятый Сен-Реми, просочившийся в окружение твоего брата Меркера. Она познакомилась с ним у госпожи де Форбен.

– Это ничтожество добралось до Прованса? Почему я его не встречал, почему ничего о нем не слыхал?

– Видимо, он тебя остерегался. А может, изменил внешность. Так или иначе, Мари призналась, что презирает меня. Если я выйду за тебя замуж, то придется расстаться с последней слабой надеждой вернуть рано или поздно дочь. Уверена, она по-прежнему в тебя влюблена.

– Но я-то не люблю ее так, как ей хотелось бы! Я пошел ей навстречу только потому, что она грозила наложить на себя руки у меня на глазах, а еще потому, что об этом меня просила ты сама. Я собирался тянуть с браком как можно дольше в надежде, что она образумится или встретит более достойного жениха. Вот уже несколько месяцев я только о том и твержу в своих молитвах.

– Боюсь, как бы она не пошла в меня, – молвила Сильви с грустной улыбкой. – Скорее она меня уже перещеголяла. В день нашей с тобой первой встречи мне было всего четыре года от роду, а она познакомилась с тобой двухлетней малышкой... Она никогда тебя не разлюбит.

– Потому что меня любишь ты? Какое счастье слышать это, моя ненаглядная! Знаешь, по пути из Бреста в Ла-Рошель мы сделали остановку на острове Бель-Иль, и там я кое-что придумал насчет осуществимости нашего брака... О Сильви, теперь я люблю этот остров даже сильнее, чем прежде! Ведь это – единственное место в целом свете, где я познал подлинное счастье.

– Охотно верю.

– Так задержи же меня на этом свете! Дай согласие выйти за меня, когда я вернусь. Клянусь богом, мы все бросим и сбежим туда вдвоем... Мы исчезнем! Мы уже не будем никому мозолить глаза, и про нас все забудут.

– Неужели это может получиться?

Горя желанием убедить Сильви, Франсуа гладил ее руки. Он очень боялся, что она его оттолкнет, но у Сильви уже не было желания сопротивляться. Слишком долго она боролась!

– Слово дворянина, так все и будет! – пообещал он, прижимая ее к себе. – Только пообещай стать моей женой.

– Возвращайся, и я буду твоей.

Он еще крепче сжал ее в объятиях, и они надолго застыли на берегу пруда, любуясь водной поверхностью, гладь которой нарушали время от времени птицы-рыболовы. Перед тем, как встать и отправиться обратно в замок, они позволили губам слиться в поцелуе.

На заре Бофор направился в Париж, где ему, по его словам, «оставалось уладить кое-какие мелочи». С ним поехали Гансевиль, с которым он не собирался разлучаться до последней минуты, и Филипп, которого он с радостью оставил бы на несколько дней с Сильви. Однако молодой человек, боясь подвоха, предпочел не отставать от него ни на шаг.

Обитатели Фонсома долго утешали аббата Резини, устыдившегося своего ожирения, ведь тучность лишала его возможности перемещаться.

– Выше голову, святой отец! Если ваше горе исчерпывается только этим, вы у нас живо отощаете. Лами станет потчевать вас постными бульонами, горелыми корками да водой! К следующей кампании вы опять станете молодцом.

Больной поднял на Персеваля глаза ребенка, лишенного сладкого.

– Это станет для меня жестокой пыткой! Господь бог и лакомства – это все, что мне остается, ибо Филипп уже вырос и больше не нуждается в моих наставлениях. Меня больше не возьмут в плавание...

– Неужели это вас настолько огорчает? Вот не знал, что вы – прирожденный мореход!

– Увы, мореходом я себя больше не назову, но кто же теперь станет снабжать вас новостями?

Не он один горевал об этом. Сильви заранее боялась грядущей неизвестности, ощущения, что Филипп и Франсуа перенеслись в иной мир, где стали совершенно недоступны...

Бофор сильно покривил душой, назвав дела, ожидавшие его в Париже, «мелочами». Ведь ни король, ни Кольбер не желали успеха этой экспедиции, к которой их принуждал папа, и не собирались сильно досаждать своим турецким союзникам. Бофору было указано, что в его распоряжении останутся только парусники, тогда как галеры перейдут под командование Вивонна. Командующим экспедицией был назначен герцог де Навай – человек храбрый, но не отличавшийся острым умом и во всем подчинявшийся герцогине Сюзанне. Для вящей уверенности, что экспедиция окончится ничем, в нее не включили великого Тюренна. Вивонна просили не слишком усердствовать, подольше задержаться со своими галерами у итальянских берегов и добраться до Канди только тогда, когда дальнейшее промедление будет уже казаться смехотворным.

На этом унижения Бофора не кончались: ему было строго-настрого запрещено покидать борт корабля! Получалось, что он должен сложа руки наблюдать за боевыми действиями против турок. Тут уж герцог не стерпел и пожаловался папе, который тотчас направил Людовику XIV послание. В нем говорилось, что командующими экспедицией назначаются племянник папы принц Роспиглиози и герцог де Бофор, причем последний, прославившийся своей отвагой, должен иметь возможность водить войско в бой. Король и его министр, пристыженные папой, вынужденно отступили, однако ясно дали понять, что, не возражая против экспедиции как таковой, не собираются ее финансировать. Это заранее обрекало Бофора на разорение: тот был вынужден распродать все свое имущество, чтобы покрыть огромные расходы, начиная с постройки великолепного флагмана «Монарх», заложенного в Тулоне. [15]