Видео Иисус - Эшбах Андреас. Страница 37

– Ну ладно. Впереди у светофора налево.

В этот вечер они все опять собрались у Кауна. Новоприбывший расселся в кресле широко и грузно, как богатырский Будда, сложив мясистые руки на своём объёмистом животе. Ему было чуть за пятьдесят, он был одет в серый костюм – такой измятый, будто последние несколько ночей спал в нём, а галстукам он, видимо, вообще не придавал никакого значения, поскольку воротник его рубашки под растрёпанной бородой был глубоко расстёгнут. Лысина его сверкала в электрическом свете, и Эйзенхардту показалось, что она обгорела на солнце.

Мультимиллионер представил их друг другу с элегантностью опытного светского льва, хвалил писателя в самом высоком тоне и затем представил остальным нового члена их маленького заговора как профессора Гутьера из Торонто, историка тамошнего университета и специалиста по истории Палестины.

– Очень рад, – воспитанно кивнул Эйзенхардт и подумал: Интересно, а я-то думал, что специалист по истории Палестины здесь Уилфорд-Смит…

Какое-то время тянулась неловкая тишина, которую Каун преодолел, снова сыграв роль бармена. Гутьер, когда настала его очередь, выразил желание выпить канадского виски – «и, пожалуйста, сколько войдёт в большой стакан».

И этот стакан он жадно опрокинул внутрь, так что Эйзенхардту стало дурно от одного только этого зрелища.

– А теперь, – наконец спросил Каун, – что вы можете сказать обо всём этом деле?

Канадец некоторое время тупо смотрел перед собой, прежде чем ответить.

– Я должен признаться, что я пока не в состоянии принять всё это за чистую монету, – прогремел он наконец органным басом. – Я пока что ограничусь тем, что буду делать так, «как будто…» И, возможно, мне понадобится ещё несколько стаканов этого превосходного виски, – надо приглушить мой критический рассудок настолько, чтобы я смог во всё это по-настоящему поверить.

– Виски для этого хватит, – сказал Каун и снова налил ему полный стакан.

– Спасибо, – однако на сей раз он хоть и взял стакан в руки, но не стал из него пить. Видимо, пока действовала предыдущая порция.

Снова воцарилось молчание. Все посматривали на историка, как будто он был воплощённый оракул. Тихонько всхлипывал кондиционер, да кожа кресел сдержанно поскрипывала, когда кто-нибудь закидывал ногу на ногу.

– Вы хотите знать, – повторил наконец канадец, застывшим взглядом воззрившись на обшитую красным деревом стенку вагончика, – где камера.

Медиамагнат кивнул:

– Именно так.

– Где во времена Иисуса могли что-то зарыть в полной уверенности, что спустя две тысячи лет отроют в целости и сохранности.

– Именно так.

Он издал почти комический вздох:

– Это сложно.

Каун мягко улыбнулся:

– Если бы это было легко, мы бы сделали это сами.

– Израиль очень большой…

Эйзенхардт увидел, что теперь посмеивается даже Уилфорд-Смит.

Профессор из Торонто всё-таки отпил из своего стакана, затем выдохнул с шумом, о котором трудно было сказать – то ли это вздох наслаждения, то ли тяжкого внутреннего напряжения, – и затем возвестил:

– Об этом мне надо подумать.

Взгляд, который метнул в его сторону Джон Каун, свидетельствовал об усилии, благодаря которому он сохранял самообладание. О Боже, я выписал сюда дебильного алкоголика! – казалось, говорил этот взгляд.

Но затем он снова вспомнил, что к этому делу приставлена и другая способная голова, и с воскресшей надеждой обратился к писателю:

– Мистер Эйзенхардт, вы думали целый день – может быть, хоть вы пришли к какому-нибудь заключению?

Эйзенхардт посмотрел на медиамагната с печалью. Никуда не денешься, придётся причинить ему эту боль.

– Да, – сказал он. – Я думаю, что камеры, которую мы ищем, не существует.

Они остановились на обочине, неподалёку от ворот в стене Старого города, которые казались пробитыми тут дополнительно, в позднейшее время. Сама стена, сложенная из светлого камня, слегка мерцала из-за деревьев и пальм, высокая, как многоэтажное здание.

– А ты уверен, что сможешь самостоятельно вернуться в лагерь? – ещё раз спросила Юдифь.

– Конечно, – заверил её Джордж. – В конце концов, есть такси. А в крайнем случае доберусь автостопом, – он поднял вверх большой палец. – Я пол-Америки объехал автостопом!

– Ну, хорошо. Вон там – Новые ворота. Пройдёшь через них – и иди прямо, пока не дойдёшь до большого поперечного переулка. Там пойдёшь налево, и метров через двести будет Храм Гроба Господня. А может, метров через двести пятьдесят, но там есть табличка.

Она смотрела на щуплого мексиканца, у которого больше не оставалось для неё ни одного взгляда. Он стоял у машины, глубоко дыша, словно хотел вобрать в себя всеми порами своей кожи каждое мгновение, и его глаз хватало лишь на могучую стену, окружающую Старый город Иерусалим.

– Джордж? Ты всё понял? – переспросила она.

– Всё понял, – кивнул он. На какое-то мгновение показалось, что он пошатнулся, но это он всего лишь обернулся ещё раз, почти превозмогая себя, отвесил Юдифи поклон, взял её руку и прикоснулся к ней поцелуем. – Спасибо. Большое спасибо. И тебе тоже, Стивен, огромное спасибо.

И с этими словами он двинулся прочь, медленно и сомнамбулически. Можно было подумать, что эти ворота притягивают его магически, и когда он исчез за тёмным проёмом, они будто поглотили его.

– Вот чокнутый, – прокомментировал Стивен, когда они поехали дальше.

После того, как Эйзенхардт изложил все свои соображения – что в прошлое будет заслана целая команда, а не один человек, и что эта команда, даже по каким-то причинам оставив одного участника в прошлом, всё равно вернётся в своё будущее с камерой и, прежде всего, с видеозаписями, – их глаза оставались необъяснимым образом безучастными. Как будто они знали это лучше. Так на него смотрели когда-то его родители, когда он, пяти лет от роду, пришёл к мысли, что они могли бы сами рисовать деньги, чтобы отцу не приходилось впредь так много работать.

Эйзенхардт почувствовал, как в нём вскипает досада. Уж если он чего и не мог терпеть, так вот этого рода заносчивости, этого «Ну-ну, говори, говори!» И если бы ему в голову сейчас пришла какая-нибудь гадость, что-нибудь подлое и обидное, что он мог бы добавить к сказанному, он бы это высказал. Но ему ничего не приходило на ум, и он беспомощно молчал и ждал, что скажут другие. Этим другим оказался профессор Уилфорд-Смит.

– Я уверен, что камера существует, – сказал он мягким, тихим отеческим тоном.

И Джон Каун, глава многомиллионного консорциума, лишь одобрительно кивнул и подтвердил:

– Да. Я твёрдо верю, что она где-то здесь, неподалёку.

Только профессор Гутьер ничего не сказал. Он хоть и взирал на них, но, казалось, ничего из происходящего не понимал. Может быть, он обдумывал, какое впечатление произвёл сегодня. А может, причина была в хорошем канадском виски.

– Я только что объяснил вам, почему в высшей степени неправдоподобно, что… – Вспылил Эйзенхардт.

– Петер, – перебил его Каун с чарующей любезностью, – я вижу, что вы постарались обдумать проблему со всех сторон, однако такой результат нам не нужен. Нам не нужно ничего, что может нас остановить. В принципе есть всего две возможности: либо камера где-то здесь, либо её нет. Наверняка мы не можем этого знать. Если она есть, будет достаточно трудно отыскать её. Но если мы начнём думать, что её нет вообще, то мы уже капитулировали. А я не сдаюсь никогда. Вы понимаете?

Эйзенхардт взглянул на миллионера растерянно.

– Всё, что я хочу сказать, – снова начал он, воздев руки заклинающим жестом, – это, что мы, может быть, потратим на поиски много времени и денег, а поиски…

– Я, – тотчас поправил его Каун. – Я потрачу много денег. Всё здесь, – он сделал короткое движение рукой, которое, несмотря на скупость жеста, однозначно включало этот мобильный дом, все остальные мобильные дома вокруг, палатки, наёмных рабочих, оборудование, просто всё, – оплачивается моими деньгами. Буду ли я считать это напрасным расточительством или инвестициями, оправдывающими риск, это исключительно моё дело.