Время любить - Бенцони Жюльетта. Страница 16

– Вы думаете, мы сможем его освободить? – спросила Катрин с надеждой.

– Этой ночью? Не думаю! Нужно как следует подготовить бегство. Но, может быть, нам удастся передать ему еду и питье.

Ночной сторож уже давно прокричал полночь, когда дверь из дома строительных рабочих бесшумно открылась и пропустила три тени, две высокие и одну маленькую. Кроме солдат, что охраняли башни, на площади не было ни одной живой души.

Катрин, Жосс и Ганс проскользнули в тень собора, от боковой двери которого у Ганса был ключ. Задерживая дыхание, они медленно шли вперед, остерегаясь споткнуться о камни под ногами. Под мышкой Жосс нес кувшин с водой, а Ганс припас хороший ломоть сала и маленькую круглую буханку хлеба.

– Внимание! – предупредил Ганс, когда, поднявшись по лестничному маршу, они добрались до входа. – В церкви – ни слова! Там любой звук раздается очень громко, кроме того, там всегда ночью молятся два монаха. Дайте мне руку, мадам Катрин, я вас поведу.

Она вложила руку в шершавую ручищу Ганса и послушно пошла за ним, а Жосс ухватился за полу ее плаща. Вырезанная в огромном боковом входе дверка не скрипнула под осторожной рукой Ганса. Все трое заметили на клиросе двух монахов – те стояли на коленях и молились на плитах, а их выбритые головы блестели в свете единственной лампады.

Ганс поспешно перекрестился. Он увлек своих спутников в густую тень массивных колонн. Они, словно призраки, скользнули до лестницы, ведущей в башни, и пошли по ней. Ганс призакрыл дверь, потом высек огонь. Он зажег факел и поднял его над головой, чтобы осветить каменную лестницу.

– Наверху я загашу его! – сказал он. – Теперь быстро…

Один за другим они устремились по узкой лестнице и, не останавливаясь, добрались до самого верха. Свежий воздух ударил Катрин в лицо. Они будто выскочили в самое небо, но хотя ночь была вполне светлой, со звездами, ей потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к темноте.

– Берегитесь, можно упасть, – предупредил Ганс. – Здесь повсюду разбросаны камни и бруски.

Огромный ворот высился на фоне неба – большие колеса из сердцевины дуба, скрепленные металлом. Катрин посмотрела на него с омерзением, какое вызывает у человека вид инструмента для пыток. Вслед за Гансом она прошла до ажурной балюстрады на башне и наклонилась. Подвешенная на канате клетка медленно покачивалась прямо под ними. Сквозь деревянные доски Катрин увидела узника. Подняв голову, он смотрел на небо: жалобные стоны раздавались из клетки, и они были такие слабые, что Катрин глубоко встревожилась.

– Нужно поднять его, выпустить из клетки… немедленно! Он же ранен.

– Я знаю, но в эту ночь поднять его нет возможности. Ворот жутко скрипит. Если я только попробую до него дотронуться, солдаты тут же услышат. И тогда далеко нам не уйти.

– Не можете ли вы сделать так, чтобы он не скрипел?

– Конечно, могу. Его нужно смазать жиром и растительным маслом, но такую работу не делают среди ночи. Более того, я уже вам сказал, нужно подготовить бегство. Сейчас мы только попытаемся ему помочь. Позовите его… но тихо, чтобы солдаты не услышали.

Жосс ухватился за ее пояс, Катрин наклонилась как можно ниже, едва удерживая равновесие, и тихо позвала:

– Готье!.. Готье!.. Это я! Катрин…

Узник медленно поднял к ней голову, и в этом его движении ничто не указывало, что он сколько-нибудь удивился.

– Ка…трин?.. – произнес он едва слышно и умолк.

– Готье! Ты узнаешь меня? Я Катрин де Монсальви!

– Подождите минуту, – прошептал Ганс. – Дайте ему сначала попить.

Он привязал горлышко кувшина к длинному деревянному шесту, который валялся на строительной площадке, и опустил сосуд к клетке, продел его сквозь планки и приблизил к рукам узника, а тот, все еще глядя в небо, видно, ничего и не заметил.

– Это тебе, дружок, – сказал Ганс. – Пей!

Прикосновение запотевшего глиняного кувшина, казалось, вызвало у узника настоящее потрясение. Он схватил его с глухим рычанием и принялся жадно пить большими глотками. Кувшин был опустошен до последней капли. Когда там больше ничего не осталось, Готье отбросил его и, видимо, опять впал в оцепенение. Со сжавшимся сердцем Катрин прошептала:

– Он меня не узнает! Наверное, он даже едва слышит.

– Это, конечно, лихорадка, – ответил Ганс. – Он ранен в голову. Попробуем теперь дать ему что-нибудь поесть.

Еда возымела то же действие, что и свежая вода, но узник оставался так же глух к зовам и мольбам Катрин. Время от времени с его губ срывались стоны и какие-то бессвязные слова.

– Бог мой!.. Он сошел с ума, что ли?

– Не думаю, – сказал Ганс, – но я вам сказал уже: видно, он в бреду. Пойдемте, мадам Катрин, на сей момент мы ничего не можем больше для него сделать. Завтра днем я смажу ворот, и он больше не скрипнет. А следующей ночью, может быть, нам удастся его оттуда вытащить.

– Но удастся ли нам устроить так, чтобы он вышел из города? Ворота здесь, видно, хорошо охраняются.

– Всему свое время! На этот счет у меня тоже имеется одно соображение…

– При помощи хорошей веревки, – сказал Жосс, который не произнес ни словечка с тех пор, как они вошли в церковь, – всегда можно улизнуть через крепостные стены.

– Да… на крайний случай! Но у меня есть мысль получше. Нам пора уходить.

Когда они добрались до дома строителей, Ганс дал несколько советов своим гостям:

– Для всех здешних вы будете моими двоюродными братом и сестрой. Вы отправились в паломничество к Иакову Компостельскому, но все же лучше не заводите разговоров с моими рабочими. Некоторые из них – из моей страны и удивятся, что вы не знаете нашего языка. А так ходите где хотите.

– Спасибо, – ответила Катрин, – но у меня нет на это никакого желания. Один вид этой гнусной клетки делает меня больной. Я останусь дома.

– А я нет! – сказал Жосс. – Когда нужно подготовить бегство, лучше пошире открыть глаза и уши.

Следующий день был ужасен для Катрин. Закрывшись в доме у Ганса, она пыталась не смотреть на улицу, чтобы не видеть дождя, который шел с утра, и не слышать раздававшихся то и дело криков ненависти и проклятий в адрес Готье. Она просидела одна в течение всего дня, и единственной ее собеседницей была старая глухая Уррака. В обеденный час она дала Катрин полную миску супа, несколько подгорелых сухарей и кувшинчик прозрачной воды, потом вернулась к своей бочке, села там и принялась изучать молодую женщину с таким вниманием, что вскоре это вывело Катрин из себя. В конце концов ей пришлось сесть спиной к старухе, а потом и вовсе уйти под навес во внутреннем дворе и там дожидаться возвращения мужчин. Жосс ушел одновременно с Гансом. Он решил, как сам сказал, обойти город и исследовать местность.

Когда Жосс вернулся, лицо его было мрачным. На тревожный вопрос Катрин он ответил не сразу.

– Думаю, мы рискуем устроить им здесь настоящий переполох, – наконец произнес он. – Здешние люди испытывают такую кровожадную ненависть по отношению к разбойникам из Ока, что опомниться не могут от радости, что один все-таки попался. Вырви у них добычу, они все разнесут!

– Ну и пусть все разносят! – вскричала Катрин. – Что нам-то до этого! Единственное, что важно, – это жизнь Готье…

Жосс бросил на нее короткий взгляд.

– Вы, значит, так его любите? – спросил он с оттенком сарказма, который не ускользнул от молодой женщины.

– Конечно, я его люблю как собственного брата и, может быть, даже больше. И, если вы надеетесь уговорить меня уйти из этого города, оставив его в руках этих кровожадных скотов, вы попросту теряете время и силы.

Жосс улыбнулся, а в глазах его вспыхнул огонек.

– Кто же с вами спорит, мадам Катрин? Я просто заметил, что нам будет трудно и рискованно. Вот, пожалуйста, послушайте!

И на самом деле, там, снаружи, в свете гаснувшего дня, раздался новый взрыв улюлюканий и проклятий.

– Алькальд, видно, удвоил количество охранников у башни. Они все там столпились на площади, на них льет дождь, но они все равно воют как волки.