Лгуньи - Эксбрайя Шарль. Страница 8
— Значит, нужно было отложить дело. В нашем ремесле бессмысленное убийство — самая страшная ошибка!
Ты не можешь быть руководителем, Фред!
— Я пообещал Анаис…
Консегуд яростно стукнул кулаком по столу.
— Мне плевать на Анаис, понятно?! И когда она выйдет из кутузки, посоветуй ей не попадаться мне на глаза!
— Она моя жена, — упрямо проворчал Кабрис.
— Ну и что? С каких это пор жены диктуют законы? Из-за нее мы вляпались в историю, которая нам всем может очень дорого стоить.
— Дорого? — выпучив глаза, переспросил Фред.
— Дурак! Ты что, считаешь, что Сервион оставит нас в покое?
— Юбер нас не выдаст.
— Кто знает?
Все настороженно переглянулись.
— Вы… вы думаете, что… Юбер может нас заложить?
— Нет, я думаю, он — настоящий мужчина.
Все с облегчением вздохнули. Консегуд искоса наблюдал за ними. Когда все успокоились, он заметил:
— Может, Сервиону и не нужен Юбер, чтобы сцапать тебя, Фред? И тех кретинов, которые тебе помогали?
— У него нет свидетелей!
Гастон помолчал, потом с деланной наивностью спросил:
— Ты, возможно, не знаешь, что у Доминика Пьетрапьяна была жена, у Антуана — мать, а у Анны — свекровь? И что зовут ее Базилия Пьетрапьяна.
— Знаю, конечно, но, к счастью, ее там не было.
— Почему ты так в этом уверен?
— Мы осмотрели весь дом. Ни старухи, ни детей там не было.
— Дурак!
— Но, патрон…
— А тебе не пришло в голову, что пока взрослые играли в карты, дети с бабушкой пошли погулять?
— Мы их увидели бы.
— Почему?
— Потому что… потому что…
Гастон заметил, что Мариус развязал галстук. Он понял, что толстяк испугался. Эспри так смял в руках сигарету, что она раскрошилась. Барнабе перестал полировать ногти, а Фред затравленно оглядывался, надеясь на поддержку товарищей, но те не смотрели на него. И только Полен был спокоен.
Консегуд помолчал немного, потом сказал:
— Я думаю, что Базилия (кстати, некоторым из вас не помешало бы иметь такую жену) видела вас. Она где-то спряталась и не показывалась, потому что с ней были дети…
— Боже мой! — воскликнул Эспри.
— Если бы она видела нас, легавые Сервиона уже обложили бы всех, — заикаясь пробормотал Фред.
— Это еще ничего не значит.
— Но…
— Где твои мозги, Фред? В нашем ремесле без них нельзя! С этой минуты твое место займет Эспри.
— Это несправедливо…
— Справедливо или несправедливо — решаю я!
Кабрис умолк. Консегуд повернулся к Аскросу.
— Ты понял, почему Сервион не спустил на нас свою свору?
— Он ждет, что мы захотим прикончить старуху.
— Совершенно верно. И нам нельзя попадаться в эту ловушку.
— Позвольте, патрон, возможно есть и другое объяснение, — тихо произнес Полен.
— Я слушаю.
— Может быть, старухи действительно не было на перевале в тот день?
— Может быть. Но есть и третий вариант, малыш: она все видела, но молчит, потому что боится за детей.
— Верно!
— И вот теперь нам нужно точно узнать, была Базилия на перевале или нет, когда Фреду пришло в голову изобразить из себя гангстера. Для этого вам нужно погулять по старому городу, поболтать с людьми и постараться незаметно все выпытать. А когда мы будем знать правду, мы решим, как нам быть. Кто пойдет первым?
Никто не проявил энтузиазма. Наконец, Мариус Бандежен решился:
— Я люблю старый город… Там неплохо кормят… Я даже знаю местечко, где можно найти настоящее «Сен-Жане». Я знаком с хозяином виноградника… как раз у подножия горы Баус.
Базилия в своей квартирке, куда никогда не заглядывало солнце, жила в постоянном напряжении, как наседка, вглядывающаяся в небо, не появится ли коршун. Прислушиваясь к играм детей, она не спускала глаз с улицы. Она ждала. Плакать она будет потом. Думать, как не умереть с голоду с детьми — тоже потом. Когда отомстит. А пока она выжидала. Она была уверена, что убийцы придут, не могут не прийти. Она была не глупее Консегуда и хорошо представляла себе ход мыслей старого бандита. Ему нужно точно знать, может ли Базилия быть свидетелем обвинения. Она рассчитывала на это, чтобы привести свой план в исполнение. И еще она рассчитывала на помощь Святой Девы Марии. Старуха перед битвой накапливала силы.
Мариус вошел в старый город со стороны площади Гаррибальди. Он шел по новой улице, здороваясь с прохожими, раскланиваясь со стариками в полосатых майках, сидевших на порогах кафе. Бандежен вырос в этом квартале и знал почти всех. Многие догадывались, что он пошел по кривой дорожке, но на юге у людей не такие строгие требования, как у северян.
— Привет, Мариус! Гуляешь?
— Надо же иногда отдыхать!
— О, тот день, когда ты устанешь, еще не скоро наступит!
— Почему ты так говоришь, Анжелен? Ты хочешь моей смерти?
Похлопыванием по плечу, грубыми шутками, смехом и солеными словечками эти люди выражают свое расположение, говорят, что рады видеть вас, что светит солнце и стоит жить на свете.
Бандежен пошел по кривой дорожке, потому что оказался неспособным ходить по прямой. Нельзя сказать, что он был злым, но его лень переходила все мыслимые границы. Большую часть своей жизни он проводил в постели или за столом. Из-за его фантастической лени ни одна женщина не решилась связать с ним свою судьбу. Сам же он считал любовь занятием слишком утомительным. По-настоящему счастливым он чувствовал себя только в кровати, за столом хорошего ресторана или на табурете у стойки бара.
На улице Круа он нырнул в подвальчик к своему дружку Фане, главным достоинством которого было то, что он подавал настоящее «Сен-Жане».
Им обоим было уже под сорок, а знакомы они были с детства, когда, собрав несколько монет, лакомились у бродячих торговцев горячей пиццой или соккой. Фане превратился в белокожего рыхлого толстяка. Он почти не видел солнца и стал похож на обесцвеченных рыб, обитающих в подземных водоемах.
— Ты ли это, Мариус? Ты что, упал с кровати? Ведь еще только одиннадцать!
Бандежен тяжело вздохнул.
— Жизнь становится совершенно невыносимой. Так недолго и в ящик сыграть. Налей-ка мне стаканчик. Мне нужно подкрепиться.