Ночь Святого Распятия - Эксбрайя Шарль. Страница 21

А пока я решил отдохнуть у себя в гостинице, но, едва войдя в номер, настороженно замер. В конце концов, может, это и называют нашим знаменитым шестым чувством? Я готов был поклясться, что сюда кто-то заходил, причем явно не коридорный. Я сразу же побежал к чемоданам поглядеть, не обыскивали ли вещи. Но нет, тайный порядок, в котором я сложил немногочисленные оставшиеся там вещи, никто не нарушил. Однако в тот момент, когда я хотел открыть дверцу шкафа и взглянуть, что делается там, за спиной раздался негромкий голос:

— Que usted lo pase buen, senor. [59]

Этот голос… Я так и подпрыгнул и оказался лицом к лицу с беззвучно хохочущим Алонсо. Потрясение оказалось настолько сильным, что я долго стоял, широко открыв рот и не в силах издать ни звука. Алонсо подошел поближе и хлопнул меня по плечу.

— Приди в себя, hombre, все в полном порядке!

— Алонсо!.. Не может быть!

— Ну, Пепе, если я не привидение, надо думать — может…

Мы обнялись. Я все еще не мог поверить такому счастью. Теперь, когда со мной Алонсо, я чувствовал себя в десять раз сильнее. Так вот какие «новые образцы» имел в вид). Андерсон! Ну, уж вдвоем-то мы покончим с Лажолетом, можно не сомневаться!

— Ты остановился здесь же?

Муакил поклонился.

— Луис Марчеро, землевладелец из Аргентины. Приехал в Севилью на Святую неделю. А этот отель рекомендовало мне агентство в Буэнос-Айресе, куда я обратился за справками.

Я настолько обалдел от восторга, что просто не мог подобрать слов, вернее, новостей накопилось слишком много и пойди разбери, с чего начать. Алонсо сообщил мне, что Рут чувствует себя превосходно, но очень волнуется за меня (представляю, как она бы встревожилась, узнав все, что со мной произошло после гибели Эскуариса! Но мое письмо еще не дошло, и Рут, как и ее муж, понятия не имели о существовании Марии), потом он передал мне поцелуй и уверил, будто его супруга надеется, что очарование вновь обретенной Андалусии не заставит меня забыть о ней и я очень скоро вернусь в Вашингтон.

— Короче, у меня такое ощущение, будто на помощь тебе меня скорее послала Рут, чем Клиф Андерсон. Во всяком случае, она просила меня привезти тебя обратно, и поскорее. Право, не понимаю, какие такие достоинства нашла в тебе моя жена, но порой я всерьез думаю, уж не жалеет ли она, что предпочла меня!

— Ты оказался в невыгодном положении мужа, которого она видит каждый день, а я по-прежнему остаюсь бегающим на свободе холостяком!

— Послушать тебя — выходит, будто Рут отложила тебя как спелую грушу на сладкое? И, если вдруг овдовеет…

Мы оба расхохотались, но тут же, не сговариваясь, одновременно подняли левую руку со скрещенными пальцами, чтобы не накликать беду. В конце концов, один из нас был андалусцем, второй — мексиканцем… Потом я осведомился о здоровье «сеньора» Хосе, своего крестника, узнал, что все благополучно, и Муакил перешел к самому главному: Клиф Андерсон, беспокоясь о моей судьбе (событие настолько невероятное, что потрясло меня до глубины души), решил отправить друга на выручку. Андерсон предоставлял нам обоим полную свободу действий и обещал по мере возможности прикрыть. Зато он ни в коем случае не желал, чтобы мы вернулись в Вашингтон, не свернув шею Лажолету. Узнав все новости, я наконец мог перейти к более всего занимавшей меня теме — с первой же минуты мне не терпелось выложить Алонсо потрясающую новость.

— Знаешь, старина, по-моему, Рут не стоит на меня особенно рассчитывать, даже если, паче чаяния, ей бы вздумалось, продемонстрировав здравый смысл, бросить тебя!

— Ага! Так ты ей изменяешь?

— Честно говоря…

— А ну-ка, выкладывай!

Тут-то я и рассказал ему о Марии дель Дульсе Номбре. О ней я мог говорить до бесконечности, и Алонсо узнал обо всем: и о нашей встрече после первого покушения на мою жизнь, и о прогулке, и о помолвке, и об обеде у Перселей, и о моих подозрениях насчет Оберхнера, и о сомнениях в честности Хуана, и даже о записке, которую я получил в Аламеда-де-Эркулес. Умолк я, только почувствовав, что пора отдышаться. Алонсо слушал, не перебивая. А потом он долго смотрел на меня.

— Послушай, Пепе… сдается мне, тебя всерьез шарахнуло!

— Думаю, да.

— И, по-твоему, она поедет с тобой в Вашингтон?

— Обещала.

— В таком случае тут и думать не о чем: садись вместе с ней на ближайший самолет. Судя по тому, с какой яростью тебя преследуют люди Лажолета, они не остановятся ни перед чем. Ты должен поберечь свою Марию. Я сам объясню Клифу, что заставил тебя вернуться домой, поскольку ты окончательно «засветился». Согласен?

— Нет.

— Почему?

— Да потому что я, хоть и влюбился, но еще не стал из-за этого ни трусом, ни подонком. Тебя послали сюда, чтобы мы вместе довели дело до конца, и мы точно так и поступим, сеньор, или опять-таки сообща сложим головы. К тому же я уверен: Мария ни за что не согласится, чтобы я удрал, даже ради ее собственного спасения.

Алонсо исчерпал все возможные аргументы, пытаясь убедить меня уехать, и в конце концов мы чуть не поругались. Но я оставался непоколебим. У меня с Лажолетом теперь были личные счеты. Кто-то из нас в этом деле непременно сложит голову, и я поклялся сделать все возможное, чтобы победил не он. Убедившись, что спорить со мной бесполезно, Алонсо уступил, и мы вместе перебрали в памяти все случившееся с тех пор, как я приехал в Испанию. Я не стал скрывать, что больше всего меня поразило то, как, несмотря на тщательно продуманную «легенду», противники заранее узнали о моем приезде. Алонсо предположил, что, вероятно, у Лажолета везде есть свои люди — как в Севилье, так и на границе. Надо думать, у него очень солидная организация, и нам придется немало попотеть, чтобы ее уничтожить. Я снова упомянул о странном представителе гамбургской торговой фирмы, как видно, ни разу не бывавшем в Гамбурге. По-видимому, Алонсо это заинтересовало куда больше, чем все покушения на мою особу, так что я даже втайне немного подосадовал. Тем не менее, когда я выложил все сведения и поделился предположениями, друг снова попробовал убедить меня вернуться в Вашингтон. И опять я воспротивился с величайшим пылом.

Мы так увлеклись разговором, что совсем забыли о времени. Мне уже пора было бежать на встречу с Хуаном, и я решил прихватить с собой Алонсо — пусть познакомится с братом Марии. А мою невесту он увидит сегодня за ужином. Алонсо с радостью согласился, тем более что не испытывал ни малейшего желания прятаться от подручных Лажолета. А бумаги на имя богатого аргентинца он прихватил лишь во избежание конфликтов с испанскими властями.

Когда мы добрались до кабачка «У Паскуале», Хуан уже ждал. Я познакомил его с Алонсо и не стал скрывать от брата Марии, что Муакил — не только мой друг, но и коллега и прислан помогать. Как только официант, выполнив заказ, удалился, Хуан гордо вытащил из кармана заказанный мной «люгер». Я внимательно осмотрел пистолет, по профессиональной привычке отметив, что на нем стоит номер 32834, и передал Алонсо. Тот с такой же тщательностью осмотрел оружие. Оба мы решили, что пистолет очень хорош, и похвалили Хуана за расторопность. Молодой человек передал мне еще и три новых полных магазина, так что в случае необходимости я вполне мог бы выдержать осаду, и даже не одну. Я так радовался приезду Алонсо, что предложил нанять фиакр и, словно заправские туристы, покататься по городу, пока не настанет время ехать на Ла Пальма. Пока мы с Хуаном искали экипаж, Алонсо пошел купить коробочку «пурос», о которых, по его признанию, мечтал с тех пор, как пересек границу Испании. Похожая на Россинанта лошадь чинным шагом повезла нас, будто каких-нибудь путешествующих англосаксов, сначала вокруг Маэстрансы, потом на Пасео Христофора Колумба, Пасео де Лас Делисиас, оттуда — в парк Марии-Луизы поклониться статуе Сида Кампеадора [60], и мимо цветущих садов Мурильо мы скользнули в прелестный баррио Санта-Крус и снова оказались в самом сердце Севильи. Мы радовались, как дети, и совершенно забыли про Лажолета. Кучер высадил нас на площади Спасителя и, получив щедрое вознаграждение, долго кричал вслед «Vaya con Dios», так что у нас совсем потеплело на сердце.