Язон четырех морей - Бенцони Жюльетта. Страница 57

На этот раз Марианна несколько минут не могла произнести ни слова. Она так хорошо знала поместье, имя которого она носила, что этот драматический рассказ восприняла если не как пережитый ею, то, по крайней мере, как увиденный собственными глазами во всех его перипетиях. И она не удивилась, увидев, как старая дама кончиком пальца смахнула непрошеную слезу. Просто когда она почувствовала, что ее собеседница пришла в себя, она приготовила новую чашку чая и подала ей, прежде чем спросить:

– И вы никогда не возвращались туда?

– Да, в 1788 году, чтобы присутствовать при смерти моей матери, которая так и прожила всю жизнь безвыездно в поместье. Она очень давно простила мое бегство. В сущности, она была даже счастлива, что я вырвалась из этого проклятого дома, где она была свидетельницей стольких драм. Это она воспитала князя Уголино. При ней также случился пожар в храме, в котором Люсинда нашла ужасную, хотя и добровольную смерть. После пожара она надеялась на лучшее будущее, раз семейный демон в образе этой женщины наконец исчез. И некоторое время события, казалось, подтверждали это. Через год после ее смерти Уголино, ее сын, женился на очаровательной Адриане Маласпина. Ему было девятнадцать лет, ей – шестнадцать, и давно уже в округе не встречали более подходящей и влюбленной пары. Ради Адрианы, которую он обожал, Уголино укротил свою естественную необузданность и тяжелый характер. Он во многом походил на свою мать, увы, но волк превращается в ягненка ради молодой жены. Конечно, моя мать твердо верила, что время несчастий закончилось. Когда по прошествии чуть больше года после свадьбы Адриана оказалась беременной, Уголино окружил ее всеми вообразимыми заботами, не отходил от нее ни днем ни ночью, простер свое внимание даже до того, что приказал обматывать тряпками лошадиные копыта, чтобы их стук не возмутил ее отдых. А затем родился ребенок… И горе вернулось. Перед смертью моя мать хотела немного облегчить свою душу от давившего на нее груза, и, прежде чем исповедаться и получить отпущение грехов, она открыла мне тайну двойной драмы, случившейся весной 1782 года.

– Двойной… драмы?

– Да. В момент рождения князя Коррадо только две женщины находились рядом с донной Адрианой: моя мать и Лавиния. Но не думайте, – добавила она, увидев вспыхнувший в глазах Марианны огонь, – что моя мать открыла мне тайну этого рождения. Это не была ее тайна, и ей пришлось на распятии поклясться никогда ее не раскрывать, даже на исповеди. Она рассказала только, что в следующую после родов ночь Уголино задушил свою жену. Но он не смог даже прикоснуться к ребенку: опасаясь за его жизнь, Лавиния унесла его и спрятала. А через два дня князя Уголино нашли лежащим в конюшне с размозженным черепом. Смерть, конечно, приписали несчастному случаю, но на самом деле это было убийство.

– Кто же убил?

– Маттео! С тех пор как она стала женой Уголино, донна Адриана зажгла в Маттео страстную любовь. Он жил только ради нее, и он убил своего хозяина, чтобы отомстить за ту, которую любил. И с этого дня он с завидным вниманием заботился о ребенке вместе с донной Лавинией.

Внезапная мысль промелькнула в голове Марианны. Несмотря на то что Элеонора рассказала о ее любви к мужу, не могла ли донна Адриана ответить на страсть Маттео? Может быть, ребенок был его и именно сходство с ним вызвало ярость мужа? Но в таком случае почему он прежде не убил Маттео?

Она не успела задать вслух последний вопрос. Дверь салона отворилась, пропуская сопровождаемого Кроуфордом Талейрана, и трагические призраки Сант’Анна мгновенно исчезли перед заботами настоящего… Ибо, если опирающийся из-за приступа подагры на две трости шотландец с тщательно забинтованной ногой представлял зрелище скорей забавное, мрачная мина князя Беневентского ясно говорила, что новости снова были плохими.

Он молча поклонился женщинам, затем протянул Марианне распечатанное письмо, под которым угрожающе растянулась зигзагообразная подпись Наполеона.

«Г-н князь Беневентский, – писал Император, – я получил ваше письмо. Чтение его было для меня тягостным. Пока вы возглавляли внешние сношения, я закрывал глаза на многое. Я нахожу досадным, что вы предприняли демарш, о котором я желал бы и желаю забыть…»

Письмо послано из Сен-Клу накануне, 29 августа 1810 года. Не говоря ни слова, Марианна вернула его адресату.

– Вы видите, – с горечью сказал тот, складывая бумагу, – я в такой немилости при дворе, что мне вменяют в преступление попытку защитить друга… иностранца! Я огорчен, Марианна, искренне огорчен…

– Он желает забыть! – взорвалась молодая женщина. – Он, без сомнения, желает забыть также и меня! Но это ему так легко не удастся. Я не позволю ему погубить Язона. Хочет он этого или нет, а я увижу его, я сломаю все двери, даже если меня за это посадят в тюрьму, но клянусь памятью матери, что Его Величество Император и Король выслушает меня! И не позже чем…

– Нет, Марианна! – вмешался Талейран, удерживая на ходу молодую женщину, готовую броситься из комнаты. – Нет! Не сейчас!.. Судя по теперешнему настроению Императора, вы только усугубите положение Бофора!

– А вы предпочитаете, чтобы я ожидала, спокойно попивая чай, пока его убьют?

– Я предпочту, чтобы вы подождали хотя бы до суда. После вынесения присяжными вердикта времени будет достаточно, чтобы действовать. Поверьте мне! Вы хорошо знаете, что я так же, как и вы, хочу освободить нашего друга. Тогда умоляю вас: успокойтесь и ждите!

– А он? О чем он может думать в тюрьме? Кто приободрит его? Он должен знать, что я никогда не покину его! Хорошо, но я хочу увидеть Язона, я хочу проникнуть в Лафорс!

– Марианна! – воскликнул Талейран. – Как вы представляете себе это?..

– Очень просто, – вмешался Кроуфорд, – у меня знакомые во всех тюрьмах Парижа!

– У вас? – откровенно удивился Талейран.

Кроуфорд пожал плечами и со вздохом облегчения опустился в кресло.

– Полезная предосторожность, – хохотнул он, – когда кто-нибудь из друзей попадает за решетку. Я занимаюсь такой политикой уже давненько. Моими первыми… клиентами стали два тюремщика из Темпля, затем из Консьержери! С тех пор я продолжаю поддерживать подобные отношения и расширяю их. Это так легко с помощью золота! Вы хотите повидать вашего друга, маленькая княгиня? Хорошо, я, Кроуфорд, обещаю, что вы его увидите!

Дрожа от радости, Марианна не могла полностью поверить во внезапно обещанное ей чудо: увидеть открывающуюся перед ней дверь тюрьмы, вновь встретиться с Язоном, заговорить с ним, коснуться его, сказать… О, ей есть так много сказать ему!

– Вы сделаете это для меня? – охрипшим от волнения голосом спросила она, словно стараясь убедить самое себя.

Кроуфорд поднял на нее свои голубые фарфоровые глазки и улыбнулся:

– Вы так терпеливо слушали все мои истории, дитя мое, что заслужили награду! И затем: я не забыл, чем моя королева обязана вашим! Этот способ не хуже других, чтобы хоть частично оплатить ее долг!.. Я все устрою!.. Скоро вы войдете в Лафорс!..

Глава V

Странный заключенный

Фиакр покинул улицу Сент-Антуан и свернул за углом направо, в узкую часть улицы, – шагов тридцать длины, десять ширины, – возле зловещего низкого строения, за которым виднелось значительно более высокое здание. Ночь окутывала мраком несколько облупившихся домов, образовывавших этот ухабистый узкий проход, именуемый Балетной улицей. Тусклый фонарь, висевший над круглой каменной тумбой почти против входа в тюрьму, бросал отблески света на большие камни мостовой, грязные и скользкие от нечистот, которые согнал сюда прошедший перед вечером дождь. Забитый отбросами и грязью глубокий водосточный желоб посередине улочки делал ее неровную поверхность еще более опасной. Карету бросало из стороны в сторону. Кучер остановился возле тумбы с фонарем и ленивым жестом открыл дверцу со стороны Марианны.

Но Кроуфорд живо протянул трость и ручкой захлопнул дверцу.

– Нет! – проворчал он. – Вы сойдете с моей стороны! Позвольте мне выйти первому.