Язон четырех морей - Бенцони Жюльетта. Страница 63

– Я говорила вам, что она очень опасна! Не забывайте, что это преступница, которая уже убила одну женщину, и вы видите, что я была права, предусмотрев все. Санчец, прихвати ее…

Гигант зажал одной лапой обе руки Марианны и подтащил ее по соломе к толстой балке, в которую была вделана совершенно новая цепь. Эта цепь, длиной около двух метров, заканчивалась железным браслетом, запиравшимся большим висячим замком. В одно мгновение правая рука Марианны оказалась пленницей наручника, который плотно сжал ее запястье, а замок звонко щелкнул.

– Ну вот! – с удовлетворением сказала Пилар. – Так можно разговаривать с вами, не опасаясь нападения. Но вы все же не слишком стеснены в движениях и сможете благоразумно дождаться конца этого интересного романа.

– Разговаривать с вами? – презрительно проговорила Марианна. – Оставьте эту надежду, сеньора, ибо вы не услышите от меня больше ни единого слова, кроме следующих: как вы правильно сказали, я убила женщину, ибо она оскорбила меня, а также вызвала на дуэль и победила мужчину, который оскорбил меня. Вы осмелились похитить меня и грубо обращаться со мной, чтобы помешать спасти невинного – вы это знаете, – человека, которому вы перед Богом клялись в верности…

– Он первый нарушил клятву, забыв, что я его жена, и став вашим любовником! Он – клятвопреступник!

– Это только слова, но я не знаю, найдется ли достаточно строгий монастырь, где вы смогли бы заглушить голос нечистой совести. И единственное, что я еще хочу вам сказать: берегитесь, ибо, когда я освобожусь, я жестоко отомщу вам! А теперь уходите и оставьте меня в покое. Я хочу спать!

И действительно, словно похитители совершенно перестали ее интересовать, Марианна непринужденно зевнула, затем, поудобней подмостив сено, свернулась калачиком, подложила руку под голову и закрыла глаза… Она услышала, как мужчина в шляпе прошептал:

– Сейчас лучше вернуться, донна Пилар. Может вызвать удивление… Вы хотите еще что-нибудь сказать этой женщине?

– Нет, больше ничего. Вы правы, вернемся! Только хорошо сторожите ее!

– Не беспокойтесь, Санчец устроится в соседнем амбаре. И я не вижу, как она может убежать, когда так прикована.

Марианна подумала, что ее мучители наконец уйдут, но Пилар спохватилась и показала Санчецу на притворившуюся спящей пленницу.

– Минутку! Выньте у нее все шпильки из волос! Нет ничего удобней шпильки, чтобы открыть замок.

– Вы предусматриваете буквально все, дорогая донна Пилар, – восхитился человек в шляпе с угодливым смехом. – Я бесконечно счастлив, что отныне вы одна из наших.

Волей-неволей задыхающейся от ярости Марианне пришлось позволить грубым лапам Санчеца копаться в ее волосах в поисках шпилек, но, верная своему обещанию, она не произнесла ни слова. За несколько секунд с этим было покончено… Все трое вышли через проход, хлопнула дверца, послышался лязг задвижки и тяжелого железного бруса, как в настоящей тюрьме, затем сухое шуршание, словно вход засыпали соломой. Очевидно, это и было так, потому что она услышала одобрительный голос мужчины в шляпе:

– Вот так хорошо! Дверь совершенно не видно. Но тем не менее будь начеку, Санчец! Мне сказали, что до зимы сюда никто не придет, но никогда не знаешь…

В глубине своего пахучего и к тому же довольно мягкого ложа Марианна про себя благословила память тетки Эллис, которая настояла, чтобы она выучила несколько иностранных языков. Сегодня вечером знание испанского оказалось тем более ценным, что Пилар, очевидно, забыла, что она превосходно говорит на кастильском наречии, и смогла понять все, чем обменивались ее похитители на родном языке. Одно она установила точно: ее заперли в таком месте, где, по-видимому, никто не сможет обнаружить, но, похоже, были приняты все возможные предосторожности, чтобы, кроме тех, кто участвовал в похищении, остальные не знали о ее присутствии в этом амбаре. Оставалось узнать, кто же были в такое случае эти «остальные». В разгоряченном мозгу Марианны неоднократно возникала мысль, сначала, когда она узнала о расстоянии в семь лье от Парижа, затем при бряцании оружия, когда проехали ограду, где именно она находится. Если добавить к этому протяженность парка и предосторожности, чтобы скрыть ее присутствие, затем сообщения Талейрана и Жоливаля относительно гостеприимства, оказанного Пилар королевой Испании, и ухаживания некоего Алонзо Васкеца за испанкой, вполне вероятно предположить, что ее привезли в Мортфонтен, в обширное поместье, где жила супруга Жозефа Бонапарта, тогда как ее царственный повелитель пытался править в Мадриде. Конечно, устройство тюрьмы в угодьях одного из Бонапартов является доказательством смелости и бесцеремонности, но Марианна была убеждена, что ни Пилар, ни ее сообщникам их не занимать. К тому же укрытие было идеальным! Какой полицейский осмелится рыскать по землям старшего брата Наполеона? Один Фуше был бы на это способен, но Фуше далеко, и Марианна впервые искренне об этом пожалела.

В окутывавшей ее тьме она ощутила, как вместе с бесплодными сожалениями коварно возвращается страх. Ей не следовало слишком много думать об опасности, представлявшей для Язона ее похищение. Надо сохранить ясность мыслей, чтобы лучше бороться. И прежде всего отдохнуть, поспать… Разбитое усталостью тело и горящие от напряжения глаза настоятельно требовали этого.

Марианна закопалась поглубже в сено и снова сомкнула веки, пытаясь, как в детстве, отогнать молитвами тревожащие ночные тени, но ее мысли неотвратимо возвращались к Язону, к тем минутам, что они пережили вместе, к неистовому наслаждению, равно близкому исступлению восторга и мучительной боли, которое она познала в его объятиях и которое он разделил с ней, к сладости его торопливых поцелуев, когда пришла разрядка и успокоение, бывшее только прелюдией к новому неистовству их общего желания, затем к щемящей тоске разлуки… У них было так мало времени! Свободными, они могли бы отдаваться любви днем и ночью, умирать от счастья и снова воскресать, чтобы наслаждаться совершенством их любви…

И, несмотря на нависшую над ней угрозу, несмотря на сковавшую ее цепь, Марианна уснула с улыбкой удовлетворенного ребенка на губах, шептавших:

– Я люблю тебя, Язон… Я люблю тебя, люблю, люблю, люблю…

Глава VI

Рациональное использование сена и того, что в нем нашлось…

Наступивший день позволил Марианне более подробно осмотреть свои ограниченные владения. Склад сена занимал пространство до крыши с высокими скатами. Он должен был быть очень обширным, судя по длине главной балки и внушительной крыше на образующих сруб деревянных стропилах. Он был более чем на три четверти заполнен громадными тюками сена, видимо, не последней жатвы, сухого и хрустящего. Достаточно малейшей искры, чтобы оно мгновенно вспыхнуло, и Марианна поняла, что на ночь ей не оставят никакого огня.

Днем здесь было светло благодаря широкой щели в стене, вроде амбразуры, позволявшей определить ее толщину. На скате крыши находилось маленькое слуховое окно с подъемной рамой, но слишком узкое, чтобы им воспользоваться для бегства. Тем не менее длина удерживавшей Марианну цепи позволяла свободно подойти и к щели, и к слуховому окну. Стекло было очень пыльное, однако она все-таки смогла рассмотреть возвышающиеся над деревьями высокие шиферные крыши, каминные трубы и золоченые флюгеры большого замка. Над одной из башен развевалось знамя с цветами Испании, и она поняла, что ее предположение верно: она в Мортфонтене. Дальше за замком, с правой стороны, многочисленные дымы указывали на деревню.

Пропускавшая свежий утренний воздух щель, в свою очередь, позволяла увидеть широкое пространство воды, на котором показывались небольшие лесистые острова, уже укрытые светлым муаром приближающейся осени. В утреннем свете вода с подымающимся легким туманом приобрела опаловый оттенок, а стройные стволы больших шелестящих тополей и увенчанных первым золотом берез, казалось, сторожили какое-то зачарованное королевство. Дальше виднелись пологие, покрытые зеленью холмы, и Марианна, прижавшись лбом к камню, говорила себе, что очень редко встречала такой прекрасный, такой поэтический пейзаж. Если эти владения принадлежали королеве Юлии, она понимала, почему та не торопится покинуть их ради строгого великолепия Мадрида и бесплодности сьерры. Такое место самой природой было создано для мирной и счастливой жизни, и нужно иметь в высшей степени извращенный и злобный ум, чтобы ввести сюда насилие и беззаконие.