Овернские влюбленные - Эксбрайя Шарль. Страница 14

— Он был высокий или маленький? — невозмутимо продолжил комиссар.

— Среднего роста, — буркнула кухарка.

— Толстый, худой?

— Средний.

— Вы не заметили, откуда он бежал?

— С того места, где чуть не прикончил мадам, черт возьми!

— Подумайте… Вы действительно видели, как он двигался со стороны павильона, или домыслили это, увидев окровавленную мадам Парнак?

Агата наморщила лоб, изо всех сил стараясь вспомнить, как было дело.

— Да, теперь, когда вы сказали… Точно-точно, я увидела его, когда он уже был у ограды…

— Значит, вы не могли заметить, с какой стороны он появился?

— Нет, этого я не говорю, но раз мадам…

— Ну и долго вы его видели?

— Нет, не долго, мсье. Как раз, когда он удирал за калитку.

— Так… всего несколько десятых секунды… И вам этого хватило, чтобы разглядеть, мужчина перед вами или женщина?

— Черт возьми! Но он же был в брюках!

— Вы меня удивляете, Агата… Вы что же, ни разу не видели женщин в брючном костюме?

— Ах, да… об этом я как-то не подумала.

— Короче, это могла быть и женщина?

— Да, в таком разе всяко может быть…

Комиссар посмотрел на нотариуса и врача.

— Вот, пожалуйста! И так всегда… Ну хоть вы, доктор, можете сообщить какие-то детали, способные навести меня на след?

— Боюсь, что нет, комиссар… Попытки убить человека тупым предметом обычно требуют физического усилия, и потому мы привыкли ожидать этого скорее от мужчины, но нынешние женщины и девушки почти не уступают сильному полу… Так что я не в состоянии сказать, кто напал на мадам Парнак — мужчина или женщина. Могу лишь заметить, что рана очень глубока, и сначала я даже опасался, не поврежден ли череп.

— Вы делали рентген?

— К счастью, не вижу необходимости.

— Простите, я, конечно, не смею давать вам советы, но не спокойнее ли было бы нам всем, если бы…

— Уверяю вас, комиссар, — сухо оборвал полицейского врач, — что, будь у меня хоть тень сомнения…

— О, разумеется… А что вы скажете, мэтр?

Нотариус пожал плечами.

— После всех пережитых волнений я крепко спал… Меня разбудил крик Агаты. Я еще не успел перемолвиться с женой ни единым словом.

— Да, боюсь, это не очень продвинет мое расследование… Ну а вы, мадемуазель Парнак? Я полагаю, вас тоже разбудили крики Агаты?

— В самом деле.

— Мадам Парнак не говорила вам о каких-то своих заботах и опасениях? Что-нибудь такое тревожило ее в последние дни?

— Мачеха не считает нужным рассказывать мне о своих делах.

По ее тону Шаллан понял, что женщины не слишком любят друг друга.

— Значит, вы не представляете, зачем мадам Парнак вышла в сам в такое позднее время?

От полицейского не ускользнуло, что, прежде чем ответить, девушка немного смутилась.

— Нет, — наконец сказала она.

«Врет, — подумал Шаллан, — но почему?»

Вернувшись в комиссариат, он погрузился в размышления. Некоторые подробности дела выглядели довольно странно: что означает вопрос, который в полубреду повторяла Соня? Какое дитя она имела в виду? Может, Мишель? Она ведь явно солгала, сказав, что не знает, зачем ее мачеха вышла в сад? И врач почему-то не стал делать рентген? От Сони мысли комиссара вернулись к мсье Дезире и его неожиданной кончине… Мсье Дезире… Мадам Парнак… Кто следующая жертва? Больше всего Шаллана раздражало, что он ничего не понимает. Между мсье Дезире и его невесткой — никакой связи, напротив, все знали, как они ненавидят друг друга. Но кому тогда они оба так сильно мешали? Если, конечно, самоубийство мсье Дезире сымитировано, что еще требуется доказать.

Отчаявшись добраться до истины, комиссар набрал номер Лакоссада.

Франсуа Лепито заканчивал последние штрихи туалета. В тот день он одевался с особой тщательностью. Во-первых, ему придется через весь город идти за гробом Дезире Парнака, а во-вторых, и это главное, там будет Соня, его Соня. Парень был так влюблен, что даже похороны воспринимал как предлог для нежного свидания. Когда инспектор постучал в дверь, Франсуа завязывал галстук — эта сложная операция требовала особой заботы, и молодой человек всегда посвящал ей уйму времени.

— Войдите!

Дверь распахнулась.

— Вы? — удивленно воскликнул Франсуа при виде Лакоссада.

Полицейский с улыбкой поклонился.

— Спасибо, что не сказали: «Опять вы!», даже если и подумали это про себя.

— Чем могу служить?

— Покажите мне свои подошвы.

— Простите, не понимаю.

— Я хочу посмотреть на ваши ботинки.

— На мои ботинки? Но они у меня на ногах!

— Нет, мне нужны те, которые на вас были вчера.

— Зачем?

— Вот взгляну, а уж потом объясню вам причину своего любопытства.

— Ну и странный вы народ, полицейские!

— Это, наверное, потому, что у нас работа такая?

Франсуа принес ботинки, которые снял накануне, перед сном. Они были все в глине.

— Прошу прощения, но я не успел их почистить.

— Надеюсь!

Лакоссад внимательно осмотрел ботинки.

— Вы гуляли где-нибудь за городом?

— Я? Ну что за дикий вопрос? Разумеется, нет!

— Тогда откуда на подошвах земля?

— По правде говоря, не знаю.

— Зато я знаю!

— В самом деле?

— Из сада мэтра Парнака, где вы прогуливались сегодня ночью.

— Но…

— Дорогой мой Лепито, позвольте мне как старшему сказать вам, что из-за своей романтической любви вы впутались в очень темную историю. Вам бы следовало усвоить персидскую поговорку: «Никогда не открывай дверь, если не уверен, что сможешь ее закрыть».

— И что это значит?

— Зачем вы пытались убить Соню Парнак?

Увидев, какое впечатление произвели эти слова на Франсуа, Лакоссад подумал, что вряд ли этот парень виновен.

— Она… она…

— Нет, убийца не достиг цели.

— Благодарю Тебя, Господи!

— Вы встречались с Соней Парнак в саду сегодня ночью?

— Да.

— С какой целью?

— Мне очень нужно было с ней поговорить.

— Вы что, поссорились?

— Этого просто не может быть! Никогда!

— Во сколько вы расстались?

— Не знаю… часов в одиннадцать… минут десять двенадцатого. Мы провели вместе всего несколько минут. Она ранена?

— Насколько я узнал по телефону от комиссара, рана пустячная.

— Но когда же это случилось?

— Почти сразу после того, как вы ушли.

— И кто же это сделал?

— Мы думали, признаться, что вы.

— Как мило с вашей стороны!

— Просто тогда все встало бы на свои места. Но, насколько я вижу, мы ошиблись. О вашем свидании никто не знал?

— Сами понимаете…

Внезапно вспомнив о Мишель, Франсуа запнулся.

— Вы о ком-то подумали? — насторожился Лакоссад.

— Нет-нет, а Соня ничего не сказала?

— В полубреду она, похоже, обвиняла какого-то молодого человека, а может быть, девушку, — трудно сказать.

— Девушку?

— Как вы думаете, кого она могла иметь в виду?

— Не знаю. Просто не могу себе представить.

— Вы, конечно, врете, Лепито, но это не имеет значения. Ваше молчание говорит куда больше, чем любая история, сочини вы ее, чтоб кого-то выгородить. До скорого.

Легкими шагами спускался Лакоссад по лестнице. Опыт, приобретенный им за время работы в полиции, говорил ему: Франсуа невинен, как выпавший из гнезда птенец.

У последней ступеньки лестницы инспектора караулила бледная, с лихорадочно сверкающими глазами мадам Шерминьяк. Ни слова не говоря, она ухватила полицейского за руку, втащила к себе в комнату и, плотно закрыв дверь, задвинула засов. Лакоссад много повидал за время службы, но такое, надо признать, с ним произошло впервые.

— Садитесь, господин инспектор…

Лакоссад повиновался.

— Хотите капельку ратафии?

— Нет, спасибо.

— Тогда, если позволите, я тоже сяду.

— Прошу вас.

— Господин инспектор, я слышала все, что вы рассказали мсье Лепито.

— Вот как? Вы нас подслушивали?