Жвачка и спагетти - Эксбрайя Шарль. Страница 11

– Но ваш долг...

– Дорогой Лекок, вам что, обязательно нужно разыгрывать из себя профессора морали? Мой долг – найти убийцу Росси. Я его найду, будьте спокойны; а остальное никого не касается.

– Но если Ланзолини, предупрежденный вдовой, бежит?

– Вы все никак не поймете! В Бостоне может быть, что Орландо, будучи виновным бежит; но не здесь. Он никуда не денется от своей Мики. К тому же, вспомните, я дал ей понять, что ее муж покончил с собой. Зачем Орландо бежать при таких обстоятельствах – чтоб привлечь к себе внимание, что ли? Успокойтесь, я могу пить свой вермут с чистой совестью. Кроме того, Джульетта, моя жена, готовит сегодня вечером спагетти alla vongole [15], как это умеет только она, и это блюдо не терпит ни промедления в готовке, ни отсрочки дегустации. А я лучше дам передышку Ланзолини, чем испорчу настроение Джульетте. Добавлю, amico mio, вы окажете нам большую честь, если будете так милы и отобедаете с нами.

Лекок сдался. Теперь он убедился, что американские методы ведения следствия и те, что приняты в Вероне, принадлежат вообще разным измерениям, и он зря потратил бы время и силы, обращаясь с разумными доводами к этому сыщику или пытаясь преподать ему азы криминалистики. Всего любопытнее то, что это не вызывало у него активного возмущения, как несколько часов назад. Он начинал уступать этой опьяняющей беспечности, ничему не придающей значения, этой непосредственности, видящей мир в таком свете, какого бостонец никогда не признавал, этой игре воображения, заранее разрешающей все проблемы, лишь бы не тревожить вековой лени. Он принял приглашение Тарчинини, не имея причин отказаться, и попросил только разрешения сходить в отель переодеться. Комиссар выразил живейшее удовлетворение.

– Пойдите переоденьтесь, раз уж считаете нужным, хотя у нас все без церемоний, но смотрите не опоздайте! Жду вас у себя в восемь часов, на виа Пьетра, дом 126. Что касается Ланзолини, я не о нем помню, и завтра же утром мы с ним повидаемся.

Глава IV

Сайрус А. Вильям долго не мог решить, надевать ли ему смокинг. В Бостоне это само самой разумелось бы, но в Вероне? У Тарчинини? В конце концов он остановился на костюме цвета морской воды, шелковой рубашке и строгом, гранатового цвета галстуке. Все вместе создавало впечатление неброской элегантности, какой придерживаются жители новой Англии, следуя британским традициям. Уже на выходе Лекок столкнулся с другой проблемой: следует ли ему подарить синьоре Тарчинини цветы, или лучше конфеты? Валерии он всегда приносил орхидеи, подобранные с величайшим вкусом, но образ жизни Пирсонов, конечно, не имел ничего общего с образом жизни Тарчинини. Он решил вопрос в пользу шоколада, огромной коробкой которого и запасся тут же в отеле.

Продвигаясь по виа Пьетра, Сайрус А. Вильям уже не досадовал на толчею и тесноту смеющейся толпы, заполнявшей вечерние улицы. Он даже чувствовал симпатию к этим людям, которые так явно наслаждались жизнью и, не заботясь о церемониях, окликали друг друга через улицу или самым шумным образом изъявляли свои чувства. Лекок начинал осваиваться в Италии.

Привратница дома 126, казалось, была сражена элегантностью синьора, спросившего ее, на каком этаже живут Тарчинини, и Сайрус А. Вильям покраснел, когда добрая женщина воскликнула, прижав руки к сердцу:

– Che bel'homo! [16]

Смущенный Лекок вырвал ее из восторженного оцепенения, чтоб добиться желаемых сведений. На лестнице он рассмеялся, в глубине души польщенный неожиданным комплиментом. Интересно, дошел бы до Валерии юмор этой ситуации? Перед дверью Тарчинини он остановился в нерешительности: воинственный бой барабана, донесшийся до него, заставлял предположить ошибку, так как трудно было приписать подобные упражнения комиссару. Он перегнулся через перила, сосчитал этажи и убедился, что все верно. Что же это, неужели в его честь пригласили военный оркестр?

Разумеется, звонок потонул в грохоте. Он еще и еще нажимал на кнопку, что никоим образом не повлияло на музыканта.

Потеряв терпение, он забарабанил в дверь кулаком. Вдруг барабан умолк, и детский голос заорал:

– Мама, кто-то пришел!

Откуда-то издалека донеслось приглушенное эхо приказа:

– Скажи отцу!

– Папа занят!

– Я тоже! Открой сам!

– Не могу, я занят!

Сайрус А. Вильям испугался, что при такой поголовной занятости семейства Тарчинини ему придется долго проторчать на лестнице. Слышались еще крики, громкие обращения к небесам, топот бегущих ног, потом дверь распахнулась, открыв взору женщину лет сорока, с довольно крупной фигурой и нежной улыбкой, одетую, к большому изумлению гостя, не то в халат, не то в пеньюар, довольно к тому же засаленный. Запахнутый кое-как, он позволял отметить, что синьора Тарчинини обладает пышным бюстом и безупречной кожей. Страшно смущенный, Сайрус А. Вильям пробормотал, потупившись:

– Прошу прощения...

Она осведомилась без малейшего смущения:

– Вы, конечно, синьор Лекок? Входите, прошу вас.

Лекок очутился в длинном коридоре, откуда его провели в комнату, совмещавшую в себе, видимо, столовую и гостиную, где уже был накрыт стол. Он с первого взгляда заметил, что приборов восемь и пожалел, что не надел смокинга поскольку комиссар явно пригласил в его честь каких-то важных особ. Синьора Тарчинини, любезная, хлопотливая, вилась вокруг гостя, как большой неуклюжий шмель вокруг цветка. Она взяла у него шляпу, перчатки, и приняла шоколад с искренней радостью.

– Вы слишком добры, синьор, право!

Она расхаживала в своем дезабилье, колебавшем основы элементарнейших приличий, казалось, совершенно этого не сознавая. Сайрус А. Вильям уже сам не понимал, шокирован он или нет. По своей привычке он перенесся мыслями в Бостон и вообразил чопорную миссис Пирсон – мать Валерии – принимающей его в подобном туалете. Он расхохотался, и хозяйка, ничуть не обидевшись, последовала его примеру. Привлеченный весельем, на пороге появился Тарчинини.

– Вот и отлично! Я вижу, вы поладили!

Вытирая выступившие на глаза слезы, Лекок выдавил сквозь смех:

– Синьора Тарчинини оча... очаровательна...

В благодарность за комплимент синьора Тарчинини сделала что-то вроде реверанса, отчего ее пеньюар распахнулся чуть ли не до пояса. У американца перехватило дух, а комиссар ласково заметил жене:

– Может, тебе теперь переодеться, голубка?

С заключительным пируэтом голубка скрылась под звонкий аккомпанемент собственного смеха.

– Джульетта – совершенный ребенок... Всякий пустяк ее забавляет, а ей еще не приходилось принимать никого, такого... такого торжественного, как вы, дружище. Под ее веселостью скрывается застенчивость.

Сайрус А. Вильям попробовал вообразить, как же тогда синьора Тарчинини встречает близких друзей.

– Немного вермута?

Лекок согласился, потому что уже не мог ни от чего отказаться. Друзья чокнулись, и комиссар объявил:

– Вам, без сомнения, интересно будет узнать, что расследование, проведенное в фирме, где служил Росси, не дало нам как будто ничего особенного – исполнительный малый, но замкнутый; честный, но звезд с неба не хватал – если б в запертом ящике его стола не обнаружили письмо, вот это. Прочтите.

И Тарчинини протянул Лекоку письмо, в котором тот прочел:

"Ваша жена очень любит парикмахеров, но отвечают ли ей взаимностью? Говорят, что да, и что тому есть доказательства. Что думает об этом муж?"

Американец вернул записку комиссару.

– Классическая анонимка... международный стандарт. Росси хотел удостовериться, Ланзолини это не понравилось, и он убил его, сговорившись с Микой.

– Да... Но кто же в таком случае прислал Росси записку? Не думаете же вы, что его жена, ведь неверные жены как раз такие вещи и скрывают, – ни тем более Ланзолини, которому нет никакой выгоды вызывать скандал?