Остров накануне - Эко Умберто. Страница 40

Роберт недоумевал, кто же вызвал его к умирающему. Тут за спиной раздался шум. Разнеслось имя каноника де Сент – Эсташ, и при расступившейся толпе прошел каноник с сопровождающими, неся соборовальный елей.

Роберта тронули за плечо, это был де Бар. «Идемте, – сказал он Роберту. – Его Высокопреосвященство ждет». Ничего не понимая, Роберт двинулся по коридору. Де Бар ввел его в залу, дал знак снова ждать и покинул помещение.

Зала была просторная, в центре бросался в глаза большой глобус и часы на подставке в одном из углов на фоне красных драпри. Левее драпри, под огромным полнофигурным портретом Ришелье, Роберт не сразу разглядел стоявшего к нему спиною, в кардинальском пурпуре, занятого письмом на конторке человека. Порфироносец покосился и кивнул Роберту подойти, но пока Роберт пересекал залу, снова нагорбился над своей конторкой, огораживая лист левой рукой, хотя никак не удалось бы Роберту с того почтительного расстояния, на котором он оставался, прочесть что бы то ни было.

Потом кардинал повернулся, бархатные складки всплеснули, и замер на несколько мгновений, будто воспроизводя висевший за его спиной портрет: правой рукой опираясь на подставку, левую поднеся к груди и манерно выворачивая наверх ладонью. Затем он уселся на пышные кресла около часов, разгладил усы и эспаньолку и осведомился: «Шевалье де ла Грив?»

Шевалье де ла Грив до этой минуты не знал как ему поступить с кошмарным наваждением, потому что тот же самый Кардинал, он видел, расставался с жизнью в десяти метрах от этих стен; но, разглядев лицо, он убедился, что черты стали моложе, разгладились, как будто на бледном аристократическом абрисе с портрета кто – то подрозовил щеки и подвел губы решительным извивом; и вдобавок голос с иностранным акцентом пробудил в нем давнее воспоминание о капитане, который за дюжину лет до того гарцевал перед двойньм фрунтом неприятельских войск в Казале.

Роберт находился перед кардиналом Мазарини, и понимал, что постепенно, под агонию покровителя, этот человек перенимает его полномочия, и вот уже офицер говорит «Высокопреосвященство», как будто других высокопреосвященств нет на свете.

Он не ответил, он вовремя понял, что кардинал только по форме задает вопросы, а по существу вещает, предполагая, что в любом случае собеседник может только с ним соглашаться.

«Роберт де ла Грив, – убедительно продолжал кардинал, – из рода владетелей Поццо ди Сан Патрицио. Известен нам и замок, как известна вся земля Монферрато. Изобильна до того, что могла бы быть Францией. Ваш отец во дни Казале бился с мужеством и был нам более предан, нежели другие ваши товарищи». Он говорил «нам», как будто в ту эпоху уже состоял креатурой короля Франции. «Да и вы в том обстоятельстве повели себя отважно, как нам было рассказано. Не думаете ли вы, что тем более, и отечески, отягощается наша душа, видя, что ныне, гость государства, вы не соблюдаете священный долг визитера? Не известно ли вам, что в этом государстве законы равно распространены и на подданных, и на приезжих? Разумеется, не будет забыто ваше благородное происхождение, каков бы ни был проступок; вам окажутся те же послабления, что и Сен – Мару, чей опыт, похоже, не мерзок вам, как долженствовало бы. Вас тоже казнят секирой, а не удавкой».

Роберт, конечно, знал, о чем речь: об этом говорила вся Франция. Маркиз де Сен – Мар пытался убедить короля уволить Ришелье, но Ришелье убедил короля, что Сен – Мар замышляет против королевства. В Лионе приговоренный старался сохранять достоинство перед палачом, но палач превратил его шею в такое крошево, что возмущенная толпа превратила в крошево самого палача.

Потрясенный Роберт порывался ответить, но кардинал воспретил рукой. «Ну же, Сан Патрицию, – и Роберт понял, что родовое имя требовалось, дабы подчеркнуть, что он – чужестранец; в то же время разговор велся по – французски, хотя Мазарини мог бы говорить с ним и на итальянском. – Вы переняли пороки этого города, этой страны. Как говорит Его Высокопреосвященство, французы по легкомыслию и посредственности алчут перемен, наскучивая настоящим. Некоторые из этих легкомысленных, которых король велел облегчить и от голов, соблазнили вас бунтарскими прожектами. По таким делам не беспокоят судей. Государства, сохранность которых является наидрагоценным благом, падали бы неотлагательно, если бы при разборе преступлений, замышляемых против их цельности, была нужда в уликах настолько же явных, как для зауряд – судопроизводства. Третьего дня вечером вас видели с друзьями Сен – Мара, снова подстрекавшими против нашей короны. Тот, кто видел вас с ними, заслуживает веры, он был внедрен нами. Довольно, – утомленно отмахнулся он. – Не затем вас привели, чтоб выслушивать заверения в невинности. Успокойтесь и запоминайте».

Роберт нисколько не успокоился, но сделал умозаключения. В тот самый час, когда Лилея с ним уславливалась, его видели в другом месте с государственными заговорщиками. Мазарини был настолько в этом убежден, что идея становилась реальностью. Повсюду шептали, что гнев Ришелье еще не утолился, все боялись оказаться на месте нового примера. Роберт на нем оказался; как бы ни обстояло дело, Роберт пропал.

Иному подумалось бы, что нередко, и не только за два вечера до того, он задерживался побеседовать у дверей Рамбуйе; что не исключен среди собеседников какой – нибудь друг Сен – Мара; что если Мазарини зачем – то хочет погубить его, достаточно перетолковать любую фразу осведомителя… Но, как обычно у Роберта, его размышления шли в иной плоскости и подтверждали его обычные страхи: некто участвовал в подрывном совещании под его именем и в его обличье.

Опять – таки повод, чтоб не защищаться. Только была непонятна причина, по которой – если уж он приговорен – кардинал утруждается объявлять его судьбу. Ведь не Роберту предназначен пример. Он – только средство, символ, острастка иным, кому еще неясны намерения короля… Молча Роберт ждал следующих фраз.

«Видите ли, Сан Патрицио, не будь мы облечены высокосвященническим саном, коим Его Святейшество, и желание короля, удостоили нас в прошедшем году, мы бы сказали, что само Провидение руководило вашей неосмотрительностью. Уже давно мы следили за вами, гадая, как бы получить услуги, которые вы вовсе не должны оказывать. Ваш ошибочный шаг три дня назад мы расценили как дар небес. Теперь, когда вы наш должник, наша роль меняется, не говоря о вашей».

«Должник?»

«Вы должны нам жизнь. Разумеется, не в нашей власти помиловать, но мы можем помочь. Дадим возможность спастись от преследований закона путем бегства. По прошествии года, или более года, память свидетельствующего против вас затуманится, и он без колебаний поручится честью, что заговорщиком три вечера назад были не вы. Может также открыться, что именно в это время вы играли в триктрак с капитаном де Баром. И тогда, – мы не решаем, имейте в виду… а предполагаем, и возможно, что произойдет как раз обратное… но будем считать, что мы видим верную перспективу, – на вашей стороне окажется правосудие и вам, безусловно, возвратится свобода. Садитесь, прошу вас, – сказал кардинал. – Я намерен предложить вам работу».

Роберт сел.

«Деликатного свойства. При ее выполнении, незачем скрывать, имеется вероятность расстаться с жизнью. Но такова суть нашего пакта: вместо полной уверенности в гибели от рук палача, вам предоставляется вероятная возможность возвратиться во здравии, если окажетесь осмотрительны. Подытожим: год передряг против утраты целой жизни».

«Высокопреосвященство, – отвечал Роберт, сознавая прежде всего, что свидание с палачом откладывается. – Насколько я понимаю, нет толку присягать честью или на Святом кресте, что…»

«Было бы противородно принципу христианского милосердия совершенно отметать, что вы невинны, а мы в недоразумении. Но недоразумение настолько соответствует нашему предначертанию, что нет резона его устранять. Надеюсь, вас не возмущает постановка вопроса? Или предпочтете попасть невинному под секиру, а не виновному, пусть даже облыжно – в услужение к нам?»