Наемник - Энтони Эвелин. Страница 21

Вот и все, что агенты Лиари смогли разузнать. Но могло не быть вообще никакого досье на Кинга, если бы Лиари не получил из Парижа донесения своего агента, работающего во французской разведке. ЦРУ часто обвиняли в том, что оно проникает в иностранные разведывательные органы и там вербует себе агентов. Американской разведке приписывалось множество неправомерных и некорректных актов. И Лиари втайне гордился, что многие из обвинений были правдой. У него действительно были свои агенты во французской разведке, которые присылали ему все сведения, могущие заинтересовать ЦРУ. Одно из таких донесений и было приколото к последней странице досье Кинга. Хозяйка фешенебельного парижского борделя сообщила разведывательному управлению, что видный деятель Французской коммунистической партии Марсель Друэ посетил ее заведение, где встретился с американцем по имени Кинг. Агент Лиари установил за ним слежку и выяснил, что тот утром уехал на такси в свой отель, где он действительно зарегистрирован под этим именем. Вот тут-то Лиари и почуял запашок. Друэ был одним из первых лиц в компартии, и в борделе он мог встретиться не иначе как с другим первым лицом. Как оказалось, с Эдди Кингом, богатым издателем интеллектуального журнала. На взгляд Лиари, здесь уже не просто попахивало, а смердило. Хорошо, если от мисс Камерон так не пахнет. Вполне возможно, что она знает о Кинге значительно больше, чем смогли выяснить его люди. А чего не знает, может узнать от самого объекта. Только бы Питер Мэтьюз не запорол все дело!

Лиари сделал в досье какую-то пометку и закрыл его. В Миннеаполисе его люди проверяют школьный архив, и в колледже тоже. В какой-то момент в прошлом кто-то завербовал Кинга. Возможно, когда он был интернирован во Франции. Но этим займутся французы. А пока Лиари распорядился навести справки о каждом сотруднике журнала «Будущее». Начальство может подумать, что он чересчур уж много времени уделяет этому делу. Но у Лиари на этот счет есть веские аргументы, которые сразу заткнут всем рот. Приближаются выборы, и может произойти что угодно.

Прошла неделя, как Келлер прибыл в Америку. Вот уже неделю он жил в роскошной квартире с картиной Магритта на стене, читал одну за другой книги, что стояли у него в спальне, смотрел телевизор и ждал звонка, которого все не было и не было. Никто с ним не встретился. Элизабет Камерон уходила и приходила, делая вид, что все нормально, в то время как напряжение с каждым днем становилось все ощутимее. Она готовила ему еду, в обед уходила и весь день где-то убивала время, как все богатые женщины, а вечерами сидела с ним. В первые дни он старался уходить в свою комнату пораньше, ложился в постель и пытался заснуть.

На четвертый день Келлер не выдержал. Он задыхался в четырех стенах, буквально зверея от напряжения и неопределенности. Он не переносил заточения и бездеятельности. И тогда он согласился, чтобы Элизабет показала ему Нью-Йорк. Неожиданно для него самого знакомство с городом отвлекло и заинтересовало его. Нью-Йорк оказался удивительным, не похожим ни на Париж, единственную знакомую Келлеру европейскую столицу, ни на города Среднего и Дальнего Востока. Они настолько отличались от Нью-Йорка, что, казалось, находились на другой планете. Элизабет была права, когда сказала, что ее город никого не оставляет равнодушным. Он напоминал Келлеру огромный сверкающий улей, населенный незнакомой ему породой людей. Они все постоянно куда-то спешили, подгоняемые нехваткой времени, проводя жизнь в изматывающем нервы темпе и расслабляясь только с помощью мартини, ставшим чуть ли не национальным напитком. Город поражал своеобразной красотой: стеклянные небоскребы; две большие реки, как две артерии, прорезающие закованный в асфальт остров; оазис Центрального парка и потрясающая панорама ночного города. Однажды вечером Элизабет прокатила его в своей машине. Пока они ползли черепашьим шагом в нескончаемом потоке автомобилей, Келлер любовался, словно фейерверком, огнями города. Казалось, что город окутан золотым дождем, словно над головами людского потока рассыпали мешок драгоценных камней.

— Правда, красиво? — спросила Элизабет. — Не похоже на Европу, но американцы к этому и не стремятся. Это чисто американский город. Я его очень люблю.

— Я смотрю, вы без ума от него. Как здорово, наверное, любить так свою родину.

— А вы свою разве не любите?

— У меня нет родины, — ответил Келлер. — Я родился во Франции, но это ничего не значит. Где я только не жил в детстве, но все приюты одинаковы.

Они остановились у перекрестка в ожидании зеленого света. Келлер заметил, что Элизабет очень хорошо водит машину. Она не преувеличивала, когда сказала, что все умеет. Но, переходя улицу, она замешкалась с чисто женской нерешительностью, чем удивила его и вынудила взять ее за руку. Ему никогда раньше не приходилось опекать женщин. К Соухе у него было почти отеческое отношение, будто к ребенку, которого слишком часто обижали, а он решил защитить. К Элизабет Камерон он испытывал совсем иные чувства. Она смущала его, пробуждая в нем незнакомые ему ранее порывы. Ее не надо было защищать, как ту арабскую девочку. Она была богата, уверена в себе, почти все делала так же умело, как большинство мужчин. Но, как только она оказывалась рядом, у него возникало желание взять ее за руку, понести ее сверток, а то и просто остановить машину и привлечь Элизабет к себе. Пока она вела машину, Келлер наблюдал за ней. Элизабет не кичилась своей красотой, вроде бы даже не замечала, как она действует на него. Но, когда он нечаянно касался ее, в глазах у нее появлялась мольба — пожалеть ее, не воспользоваться ее слабостью. Келлер знал, что такое желание, как оно взвинчивает нервы и затуманивает рассудок. Знал по себе, потому что именно такое желание и испытывал к Элизабет. И только другое, незнакомое ему чувство, название которому он не знал, удерживало его от соблазна войти к ней ночью и схватить в объятия. Слова «любовь» он не признавал. Когда Элизабет уходила, он от скуки раздраженно слонялся по квартире, нетерпеливо ожидая, когда наконец на этаже остановится лифт и в дверях щелкнет замок.