Орлы летают высоко - Энтони Эвелин. Страница 9

Талейран не обманывался успехами французской армии, внешне она была предана своему руководителю, а внутренне – враждебна ему. Он знал, что грош цена победам, не подкрепленным твердой властью или оккупацией, а французские войска тем не менее уже рассосредоточились по всей Европе. Наполеону следовало бы удовлетвориться, подобно Франции, полученной выгодой от побед и тем международным престижем, который он завоевал для нее. Ему следовало установить дружеские отношения с Англией, вместо того, чтобы пытаться победить ее, заключая союз с более слабыми европейскими державами, которые только и ждали случая нарушить свои обещания, как только удача отвернется от Франции.

Во время разговоров с императором Талейран, лишь изредка вставляя замечания, раздумывал над тем, что если русский царь действительно поддался на все эти уверения в дружбе, то Александра можно убедить претворить в жизнь план его покойного отца и напасть на Индию, а Наполеон в это время завладеет Англией.

Мировое господство, вот чего он жаждет, подумал Талейран, пока он слушал этот резкий высокий голос и следил за движениями пальца, указывавшего на расстеленную перед ними карту. Это был Цезарь, увенчанный золотым лавровым венком, навещающий гробницу Карла Великого, примеряющий Железную Корону Ломбардии себе на голову, как знак того, что он на деле собирается восстановить Священную Римскую Империю вместо пустого титула, пожалованного Францу, императору Австрийскому.

Он уже зашел слишком далеко, решил Талейран, а хочет идти еще дальше. Одна страна не может господствовать над всем миром. То, что он задумал, будет означать крах для Франции… Его следует уничтожить.

В тот же вечер министр присутствовал на приеме в Тюильри, где встретил члена русского посольства, который стоял в группе восхищенных женщин. Несколько минут он задумчиво рассматривал его. Его звали Чернышев; это был полковник русской гвардии и один из красивейших и популярнейших молодых людей в Париже.

Какой красивый варвар, восклицали женщины, такой веселый и экстравагантный. Он пил, играл в азартные игры, проводил время в самых модных салонах; но время от времени он срывался в Петербург с такой скоростью, которая была совершенно несвойственна легкомысленному бездельнику. Талейран давно уже считал его особенно хитрым царским шпионом.

Министр присоединился к группе, которая тут же расступилась перед ним, и поклонился полковнику.

– Дамы объявили на вас монополию, мосье Чернышев. Вы испортите их своим баловством, что же тогда делать нам, их бедным соотечественникам? – кисло заметил он.

Русский рассмеялся.

– О, нет, мосье Талейран, это меня портят… Столько красавиц вокруг! Пожалуй, даже слишком много – даже для русского!

– Мы должны продолжить наш обмен мнениями, мой дорогой полковник. Не составите ли мне компанию за стаканом вина? Дамы вынуждены будут расстаться с вами на несколько минут, а потом, уверяю вас, они смогут оценить вас еще больше.

Двое мужчин удалились. Талейран немного прихрамывал, сцепив руки за спиной.

Отпивая из стакана вино, Талейран взглянул на более высокого русского.

– Когда вы рассчитываете в очередной раз побывать в Петербурге, полковник? – спокойно спросил он.

Улыбка исчезла с лица Чернышева.

– Ну… как-нибудь, в скором времени.

Министр вытер губы кружевным платком.

– Когда вы соберетесь, я попросил бы вас передать мое личное послание вашему императору. Передайте ему, что я испытываю перед ним глубокое восхищение, и что буду рад быть ему полезным во всем, в чем только смогу.

Темные глаза полковника абсолютно ничего не выражали.

– Я буду счастлив передать ваше послание, и знаю, что царь будет, очень рад получить его.

– Мне бы очень хотелось, чтобы все так и было, – ответил Талейран. – Вам нравится Париж, мосье Чернышев? – добавил он.

– Это мой второй дом, мосье. Я обожаю его!

Зеленые глаза Талейрана остались холодными.

– Однако я не посоветовал бы вам уж слишком откладывать вашу поездку в Петербург. Чем раньше вы отправитесь, тем быстрее вернетесь, – заметил он. – До свидания, мосье Чернышев. Я слишком надолго оторвал вас от дам. Боюсь, что они мне этого не простят.

Неделю спустя полковник Чернышев пересекал Европу, везя в Россию то, что он считал самой ценной информацией, какую он когда-либо получал. По прибытии в Санкт-Петербург он выяснил, что Александр отправился во Дворец на Фонтанке к своей любовнице княгине Нарышкиной, и, не теряя времени на сон, отправился туда за ним.

Он получил аудиенцию в роскошном будуаре Марии и втайне подумал, что обстановка недурна. Большая часть его работы на Александра проходила в таких же комнатах, а иногда и непосредственно у кроватей.

Именно в этой комнате он известил своего императора о том, что по какой-то таинственной, одному ему известной причине министр иностранных дел Наполеона готов предать своего господина.

4

В последовавшие затем месяцы Александр делал все, чтобы угодить сестре. Каждый день он приходил в ее апартаменты, вывозил ее на прогулку, обедал с ней, писал ей письма, дарил дорогие подарки. Все это поведение было загадкой для Двора, который знал, насколько вероломна была Великая княгиня, а для его друзей – источником беспокойства. Его премьер министр Сперанский умолял его либо арестовать Екатерину, либо выдать ее замуж и отослать из России. Она представляла серьезную опасность, и царь не должен поддаваться родственным чувствам. Пока Сперанский умолял его, он внимательно следил за Александром, не желая верить грязным сплетням, которые распространялись по Двору.

Екатерине ничего не грозит, потому что царь влюблен в нее, вот о чем шептались. Они всегда были вместе, подолгу запирались одни в ее комнатах… Министр постарался не думать об этом, он объяснял это тем, что Александр пытался пристыдить сестру за то, что она плела интриги против него. Сперанский покачал головой. Если это действительно так, то напрасно царь тратил силы. Это своенравное, бессердечное существо было неспособно на чувства, она же будет презирать своего брата за глупость.

Александр прекрасно знал, о чем говорили все вокруг. Все эти ужасные пересуды должны были щекотать чудовищное честолюбие Екатерины, и царь старался вовсю. Он хорошо понимал ее природу, настолько хорошо, что был уверен в том, что она не устоит перед такой данью ее чарам. Ее собственный брат не устоял перед нею. Если эта мысль какое-то время сможет сдерживать ее, то он согласен играть свою роль. И он продолжал льстить ей и баловать ее, наблюдая за ее растущей беспечностью по мере того, как росло ее презрение к нему.

Александр искусно скрывал свои чувства. Еще будучи ребенком, он научился скрывать их под маской мягкой улыбки, которая позволяла сохранять абсолютную объективность при наблюдении над другими людьми. Научила его этому его бабка, Екатерина Великая. Только иногда, когда ему приходилось играть вместе с обожавшей его старой женщиной в детской, он обнаружил, что она в то же время страдает тиранической нимфоманией.

Этот парадокс зачаровал его. Он начал изучать ее так же, как изучал своего отца, непредсказуемого, мрачного человека; и от обоих он получал весьма интересные уроки. Все его детство было отмечено парадоксами. Воспитывал его швейцарский либерал Ла Гарпе, и Александр познал принципы, прямо противоположные тем, на которых зижделось российское общество. Его учили презирать религию, а внешне к ней приспосабливаться; ненавидеть войну, но в то же время муштровать свои войска не хуже любого пруссака. По природе "своей Александр был чувствителен, однако, хотя это и приписывалось к хорошим качествам, в реальной жизни чувствительность считалась возмутительной; он был очень суеверен, но ему запрещали верить в Бога.

Бабка Екатерина пыталась выкроить его характер по своей собственной уникальной мерке. В результате она сделала из своего внука очень нервного, лживого, любящего уединение мальчика. Несмотря на все это, он обладал большой смелостью, неумолимой волей и природным достоинством. Когда требовалось, он мог станет виться таким же жестоким, как его беспощадные предки.