Виктория и Альберт - Энтони Эвелин. Страница 2

– Мельбурн прекрасно осознает эти трудности, – сказал архиепископ. – Да, многое зависит от того, как это дитя станет справляться со своими обязанностями. Но она очень молода, и к тому же женщина. Так что на некоторое время этот факт прибавит ей популярности. Кстати, она может оказаться более независимой, чем мы считаем.

– Мне кажется, не стоит на это надеяться, – возразил Конингем. – Никто не ждет от нее чего-либо подобного. Она никогда не произнесла ни единого слова, не совершила ни одного поступка без чьей-либо подсказки. Она просто ничтожество и ничего больше.

– Потише, – перебил его архиепископ. – Мне кажется, что она идет.

Мужчины двинулись к середине комнаты и встали рядом. Двойные двери в дальнем конце покоя растворились. Первое мгновение они почти ничего не видели в полумраке. Потом разглядели крохотную хрупкую фигурку девушки, направлявшейся к ним. Она вошла в круг света, падавшего из окон, на которых открыли ставни, и Конингем сразу двинулся ей навстречу. Его поразило, насколько маленькой она была. Совсем ребенок. Одета в ночную сорочку, только на плечи накинута обычная шерстяная шаль, а светлые волосы свободно распущены по спине. Она медленно протянула правую руку. Конингем преклонил колени и приложился к ее руке. Он обратил внимание, что рука была теплой и спокойной.

– Король умер! Боже, спаси королеву!

– Спаси, Боже, ваше величество!

– Милорд архиепископ. Милорд Конингем. Вы весьма любезны, что пришли сюда. Я очень опечалена вашими новостями. Даже не могу вам передать, насколько сильно!

Ее голос был высоким и очень молодым. Но он не дрожал от волнения, как и ее рука. Конингем поднялся с колен и поклонился.

– Ваш дядюшка король умер в два часа утра, мадам. Архиепископ и я сразу же поспешили к вам. Нам пришлось долго будить привратника, иначе мы прибыли бы сюда немного раньше.

– Мне так жаль, – заявила новая королева. – Король не мучился перед смертью?

Конингем внимательно наблюдал за девушкой. Голубые глаза сухи – ни слезинки. И крохотное тело не дрожит от волнения. На какое-то мгновение ему показалось просто неприличным подобное бессердечие.

– Нет, он умирал очень спокойно, – ответил ей архиепископ. – Я находился рядом с ним, и его последние слова были обращены к королеве Аделаиде. Он просил ее крепиться.

– И как себя чувствует вдовствующая королева? – холодно произнес детский голосок. – Надеюсь, она держится? Я готова сделать все, что в моих силах, чтобы как-то успокоить ее. Она и мой дядюшка были так преданы друг другу.

– Мадам, она очень расстроена. Вы правильно заметили – они были чрезвычайно преданы друг другу. Но она переживает невосполнимую потерю в своих покоях и вполне владеет собой. Думаю, вам лучше сейчас ее не тревожить.

– Я все понимаю. К тому же в ближайшее время у меня будет масса дел. Вы должны мне сказать, что нужно делать в первую очередь, лорд Конингем. И когда я должна впервые появиться как новая королева. Пока я ничего не знаю о своих обязанностях, но скоро всему научусь.

Лорд Конингем откашлялся.

– Мадам, я в этом не сомневаюсь. Ваш премьер-министр лорд Мельбурн прибудет в течение часа и все вам объяснит. Мне кажется, что сначала, видимо прямо сегодня, должен собраться Тайный Совет. Впрочем, по всем этим вопросам вы можете полагаться на рекомендации лорда Мельбурна.

– Я именно так и поступаю. Милорд архиепископ, милорд Конингем, благодарю вас за то, что вы пожаловали сюда. Вы, наверное, очень устали. Разрешаю вам сейчас удалиться.

Мужчины ушли, и за ними закрылись двойные двери. Виктория, королева Англии, осталась одна в покоях во дворце Кенсингтона в первый раз в жизни. Одна. Она произнесла это слово вслух. Потом медленно оглянулась. Знакомая мебель, портреты ее предков в пыльных позолоченных рамах… Сколько вечеров она провела в этой комнате, сидя выпрямившись в одном из этих кресел с высокими спинками. Она шила и слушала, как вела беседы ее мать. Тогда разговаривали все, кроме нее.

«Что ж, слушая, я узнала очень многое», – подумала Виктория. Люди постоянно обсуждали ее персону так, будто она при этом не присутствовала. Они разговаривали о таких вещах, которые ей не следовало слышать. Она так зависела от герцогини, ее мать постоянно повторяла, что она так молода, просто дитя. Даже спускаться по лестнице ей не дозволялось без того, чтобы кто-то не держал ее за руку.

Но сегодня утром она впервые в жизни спустилась по лестнице одна, легко касаясь перил. Виктория старалась, чтобы ее мать и даже баронесса Лизен, ее гувернантка, не видели выражения ее лица.

Сейчас она подошла к окну и широко распахнула его. Поднималось солнце. Оно расцвечивало мрачный горизонт розовыми и золотыми полосками. И птицы снаружи уже вовсю распевали на деревьях.

Все кончено. Больше не будет вечеров, когда ей не удастся раскрыть рта. И никаких материнских лекций о том, что нужно достойно вести себя, быть послушной, скромной и тихонько держаться позади, пока мама-герцогиня будет вырываться вперед. Она стала королевой Англии. С того момента, когда ей, в ту пору двенадцатилетней, Лизен объяснила, что она – племянница короля и наследница трона, Виктория ждала этого дня. Ей было жаль дядюшку, доброго, немного странного старика. Виктория понимала, как ему были ненавистны постоянные попытки матери вырваться вперед, таща за собой Викторию и постоянно напоминая ему, что у него не было детей и что ему прямая дорога в могилу.

Некоторое время Виктория стояла у окна, придерживая на груди концы своей простой шали, чтобы защититься от холодного утреннего воздуха. Она думала, как же, наверное, злятся мама и остальные придворные дамы, ожидая послушную девушку, их дорогое дитя, которое должно немедленно прибежать наверх и рассказать им, что именно случилось.

«Ей не следовало бы идти вниз одной! Я ее мать, и должна быть с ней, чтобы поддерживать ее…»

Вспомнив эти слова и недовольное выражение лица матери, Виктория улыбнулась. Пусть они подождут. Она доставит им это удовольствие. Она – королева!

Три женщины были королевами Англии. Мари Тюдор, Кровавая Мария, Мария-католичка – папистка. Ее осуждали в книгах по истории – паписты были чудовищами. Виктория получила весьма посредственное образование, но это ей внушили достаточно четко.

Потом была Элизабет. Ее хвалили и прославляли. Но сама Виктория считала ее ужасной, больше похожей на пирата в юбке, чем на женщину. Кто-то сказал ей об этом. Конечно, не Лизен: она была малообразованной женщиной. И, наверное, не мистер Дэвис, настоятель Честера. Но кто-то ей сказал об этом, и она запомнила эту фразу.

Она не хочет походить на Марию или Элизабет, и уж тем более на королеву Анну. Та правила позднее. Анна, женщина весьма недалекая, находилась под влиянием фаворитов, и народ смеялся над ней, так же как над ее бедным сумасшедшим дедом Георгом и ее дядюшками, принцем-ренегатом и королем Вильгельмом. Вот их портреты висят на стенах позади нее. У нее в жилах течет та же кровь, что и у этих людей, но они были глупцами, и она не собирается становиться похожей на них.

Конингем не ждал от нее многого. Она поняла это, когда он целовал ей руку. Наверняка подумал, что она еще девчонка, ни на что не годна, и решил не обращать на нее внимания. Но ему придется поменять свое мнение. Она лучше других понимала, что такое корона, если даже до последнего времени ее носил клоун-матрос, которого никто не воспринимал всерьез.

Виктория закрыла окно и тщательно заперла его. Она ненавидела что-либо не доводить до конца.

Потом она пошла вдоль длинного зала и примерно в центре неожиданно повернулась и сделала несколько веселых танцевальных па. Но, едва приблизившись к двери, перешла на степенный шаг.

Они все собрались за дверью: герцогиня Кента, баронесса Лизен, в своем халате напоминающая взволнованную ворону с крючковатым носом и быстро бегающими черными глазками. Здесь была и леди Флора Гастингс, любимая дама герцогини, и ревизор финансов лорд Джон Конрой. Лорд Конингем и архиепископ уже уехали, но все остальные спустились вниз, чтобы узнать, что же случилось с Викторией.